† Св. Емилии, матери Василия Великого, Маврины и Феозевии, сестёр его
Бабка, мать и две сестры Василия Великого, по благодати Божией, были искренние, дивные рабыни Божии.
Блаженная Эмилия, в юных летах своих, сильно желала остаться девственницей до смерти. Но, рано лишившись матери и отца, у которого гнев императора отнял имущество и жизнь, принуждена была поступить не по желаниям своим. Редкая красота выставляла её предметом искательств молодёжи, так что был замысел похитить её. Безродство и опасности для души заставили её искать себе опоры в благочестивом муже, а общее мнение о высоких качествах адвоката Василия расположило согласиться отдать руку Василию.
Юная супруга Василия нашла себе великую наставницу в матери мужа своего св. Маврине. Бабка св. Василия Великого была дивная жена по уму и благочестью. Она была ученицей св. Григория чудотворца, епископа Неокесарийского. Во время Диоклитианова гонения, продолжавшегося при Галерии и Максимине, она и муж её были в числе тех, которые лучше решились скитаться из одного места в другое, терпеть нищету, голод и все беды, чем изменить вере. Они в 305 г. удалились в леса Понтские и семь лет пробыли скитальцами. В дремучем лесу лишены они были всякого человеческого пособия, доходили до крайнего недостатка в пище; но Бог, по молитве их, посылал им дивную помощь. Прекрасные козы, спускаясь с горы, легко подходили к ним и сами отдавались в их руки. Этот видимый покров Всевышнего подкреплял изгнанников в терпении и борьбе за веру. При Ликинии (в 320 г.) конфискованы были имения их. Макрина оставалась твёрдой в вере. Понятно, как много такая великая жена значила для молодой супруги Эмилии. Внук её, великий Василий, писал в своё время к Неокесарийцам: «О вере моей какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкой, блаженной женой, которая по происхождению ваша? Говорю о пламенной Макрине, от которой изучил я слова блаженнейшего Григория, которые и сама она сохранила, как дар предания, и на нас, ещё малютках, напечатлевала, образуя нас догматами благочестия».
Василий и Эмилия жили одними мыслями и чувствами христианскими.
Эмилия, с согласия мужа, кормила бедных, успокаивала странных, помогала больным, делала пожертвования храмам. Хотя родителя обоих супругов лишены были почти всего состояния своего во время гонения за св. веру, но Бог, за добрые дела супругов, так умножил земную собственность их, что не было в том краю никого богаче их. Они владели землями в трёх провинциях, в Понте, в Каппадокии и в Малой Армении. Впоследствии каждый из детей имел на своей доле более, чем сколько получил отец. Когда родился сын Пётр, отец умер и на руках Эмилии осталось девятеро детей. Всех воспитала она в глубоком благочестии. Трое из них были епископами: Василий, Григорий, Пётр. Св. Григорий Назианзский с восторгом говорил об Эмилии: «Она подарила миру столько и таких светильников, сыновей и дочерей, брачных и безбрачных; она счастлива и плодовита, как никто. Три славных священника; одна участница в тайнах священства; и прочие – лик небожителей. Изумляюсь, какая это богатая семья Эмилии! Благочестивая кровь Эмилии – собственность Христа; таков корень! Превосходнейшая! вот награда твоему благочестью: слава сыновей твоих, с которыми у тебя одни желания». Сын Василий Великий с торжеством указывал врагам своим на то, что его учила вере мать его Эмилия. Внучки Эмилии, дети одной из дочерей её, начальствовали в Кесарийской обители.
Старшая из детей Эмилии была Макрина и Макрина была помощницей матери для земли и неба. Богу угодно было, когда Эмилия была беременна в первый раз, возвестить ей об этой дочери и показать, чем будет дочь. Она видит во сне, будто носит на руках дочь и будто старец величественного вида, подойдя к ребёнку, три раза назвал её Фёклой. Эмилия проснулась и родила так легко, что едва кончился сон, родилась дочь. С того времени, мать и отец были убеждены, что данное дочери имя – предвозвестие о качествах дочери, близких к качествам св. девы Фёклы. В дом призвана была кормилица; но ребёнок почти не сходил с рук матери, был покоен только на её руках.
Эмилия глубоко понимала обязанность матери. Если мужчина в толкотне жизни и заботе о ней не всегда внимателен к себе самому, то тем более далёк от него постоянный надзор за раскрытием склонности и понятий в детях. Потому преимущественно на матери лежит долг надзора за развитием душевных и телесных сил дитяти. Несчастна мать, которая не хочет знать своего призвания, столько высокого! Эмилия дорожила этим призванием. По-видимому, не беззаботна бывает иная мать о детях: но – по опыту оказывается, что она всё-таки не выполнила своего долга. Отчего это так? Оттого, что не тому и не так учила детей, чему и как должно учить. Воспитание Макрины тем более заслуживает внимания, что сама Эмилия приняла его за образец, по которому воспитывала других детей и особенно дочерей, и нельзя не пожелать, чтобы и другие родители следовали этому образцу. Греки начинали учение детей почти всегда с басен и некоторых пиитических произведений, точь-в-точь как наши милые педагоги-прогрессисты. Эмилия увидела, что в языческих произведениях много мыслей и картин, оскорбительных для чистой души. (Когда бы в прославляемых прогрессистами было меньше!) Потому, она приняла за учебные книги священные песни Давида и притчи Соломона. Из них выбирала она некоторые места молитвенные или хвалебные, или с уроками жизненной мудрости, и заставляла выучивать их наизусть. Так, чем бы ни занималась Макрина, священные стихи и наставления были постоянными её спутниками-надзирателями (а не распущенные педагоги?). Эмилия учила дочь и пению, но не давала ей петь песней Анакреона и Сафо. Всё, что могло оставлять в юной душе впечатления гнилости и смрада нравственного, мать удаляла от взора и слуха юности. Матери сами водили детей (долгом считают водить и ныне) в театр и амфитеатр. Эмилия признавала, что и то уже не вознаградимый вред от театральных сцен, что они отучают душу от любви к труду и приучают к легкомыслию и рассеянности. Она обучала дочь женским рукодельям и домашнему хозяйству, тем более, что труд физический укрепляет её здоровье. Так ли ныне? Вот почтенный родитель и родительница гуляют с своими детьми. Около них идёт молодой человек. Меньшему семилетнему сыну стало жарко, и он снял с себя бархатный кафтанчик. Молодой человек тотчас же предлагает свои услуги, берёт и несёт кафтанчик, в котором весу фунт. Родительница вступилась и, взяв кафтанчик и передавая его сыну, говорит робко: «пусть приучается». Конечно, слава Богу и за то, что «пусть приучается!» Но, милая мамаша! добры ли вы к сыну и к себе, что сынок тяготится фунтиком тяжести, и вы готовите себе из него тяжести разного сорта? Не будьте ниже самки. После домашних занятий Эмилия водила дочь в храм Божий слушать священные песни и молитвы. Сын её, уже святитель, писал «юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями»: так много значила педагогика Эмилии.
Макрина, пришедшая в возраст, была красавицей по телу и по душе. Обороняя душу её, скрывали её от взоров нескромных. Но некоторые успели видеть её, другие узнали о прекрасных качествах души её. Потому стали искать руки её. Отец выбрал для дочери достойного жениха и сказал об избранном; но Бог, готовивший для чистой голубицы другую атмосферу, устроил по-Своему. Тогда как избранный жених старался укреплять в семействе Макрины доброе мнение о себе защитой невинно-обвиняемых, послана ему болезнь и он скончался. Это решило будущность Макрины. Когда родители предлагали ей других женихов, она отвечала: «жених мой не умер, он только в отлучке; зачем же изменять ему?» Теперь Макрина более прежнего старалась быть полезной для матери. Несколько служанок не могли столько выполнить услуг, сколько выполняла одна Макрина. И мать нежно любила её. «Других детей», говорила она, «носила я лишь некоторое время, а с Макриной не разлучалась никогда». От этой связи дочери с матерью польза была для обеих, и польза неоценимая; мать управляла чувствами и помышлениями дочери, а дочь до такой степени заботилась о матери, что собственными руками пекла для неё хлеб и шила бельё. Когда умер отец семьи, Макрина была главной помощницею матери по управлению имениями, находившимися в разных областях. Важнее же было то, что Макрина имела влияние на нравственный быт всей семьи. Хотя мать стояла на высокой степени нравственной жизни; но Макрина нечувствительно вела её выше и выше, примером самоотверженной своей жизни. Она внушала брату Василию предаться исключительно изучению Евангельской мудрости. Она образовала Петра, быв для него второй матерью и наставницей. Когда все братья и сёстры могли уже заведовать собой, она склонила мать удалиться с ней в монастырь.
В такой решимости мать и дочь построили обитель в Понте, на берегу реки Ириды, не вдали от горы Ивора. Там отстранив всё, что могло рассеивать их, изменили они образ жизни, служанок своих обратили в подруг своих и предались преимущественно молитве.
Св. Григорий так описывает пустынную жизнь их:
«В отношении пищи и питья не было в общине никакого различия, как и в отношении келий или убранства и других потребностей жизни. Неравенство состояний, сословий, значения в прежней светской жизни здесь не оставляло никакого следа. Жизнь, которую они вели, была так свята, добродетель так высока, что не умею описать. Их точность в исполнении обязанностей устава днём и ночью соответствовала рвению, которым они пламенели. Их можно было сравнить с теми блаженными душами, которые, выйдя из оков тела, парят к небу; сердца их так были очищены от всего земного, что, можно сказать, жили они как ангелы. Нельзя было уловить на них признака гнева, зависти, подозрения или ненависти. они отбросили от себя всю светскую суету, – желание отличия, известности, блеска. Наслаждение их заключалось в воздержании, слава в безвестности, богатство – в неимуществе, сила – в немощи; всё мирское стряхнули они с себя как пыль. Всякую минуту считали потерянной, если бы употреблена она была на что-нибудь наружное и гибнущее. Занятия их состояли в молитве и пении псалмов, не прерывавшемся ни днём, ни ночью».
Блаженная Макрина восходила от совершенства к совершенству, с твёрдостью побеждая в себе проявления порчи природы.
Относительно житейских нужд помогал Макрине и обители блаженный Пётр, который ей был воспитан и который теперь платил ей за её добро усердными заботами о сестре и матери: он жил не вдали, в другом монастыре, который построен был матерью и где сперва подвизался св. Василий. Последний по временам также помогал сестре и матери.
Мать и дочь посещены были неожиданною потерей. Павкратий, второй сын Эмилии, принесён был мёртвым из пустыни вместе с слугой, и никто не мог объяснить причины смерти их. Макрина тем изумительнее была в этом случае, что потрясённая до глубины сердца потерей любимого брата, она до того превозмогла чувства свои мыслями веры, что успокоила тем и мать неутешную. «Не было ни воплей или стонов, ни слёз и других обыкновенных проявлений жестокой горести матери и сестры; было только всё достойное жён, посвятивших себя Богу».
Как сильна была духом блаженная Макрина, как близка была душа её к Господу, это открылось по особенному случаю. Под шеей Макрины, на груди, образовался чрезвычайный нарост: предполагали, что это – внутренний нарыв, и считали необходимым сделать хирургическую операцию, дабы иначе болезнь не распространилась на лёгкие и печень и не причинила смерти. Мать упрашивала Макрину согласиться на выполнение врачебного совета: врач дан Богом для пользы нашей, говорила нежная мать. Но высокая девственница решилась лучше переносить все страдания, чем обнажить тело своё перед глазами оператора. Она обратилась с надеждами к Господу. Пробыв при матери до всенощного бдения, она уединилась в моленную монастыря и провела там всю ночь в слезах, умоляя Небесного Врача явить над ней Свою волю. Взяв потом несколько земли, омоченной её слезами, она приложила её больной части тела. Надежды её не были обмануты. Возвратясь к матери, она сказала, что если желает ей выздоровления, то пусть осенит болящее место крестным знамением. Мать хотела исполнить это; но, приложив руку к груди дочери, заметила, что нарост исчез; остался только знак, как будто место уколото было иглой. «Богу угодно было», говорит св. Григорий, «оставить этот след как памятник совершившегося чуда».
Эмилия, достигнув глубокой старости, должна была наконец испытать общую долю смертных. Из детей её при ней были только Макрина и Пётр. Чувствуя близость кончины, она с невыразимой нежностью говорила присутствующим об отсутствующих и молитвой за детей окончилась святая жизнь её, мая 8, 375 года.
Не прошло четырёх лет после того, и вот умер св. Василий Великий († янв. 1, 379 г.). Если смерть его погрузила всю Церковь в глубокую печаль, то как же должна была страдать Макрина, когда весть о его смерти дошла до её пустыни? Она понимала значение его для современной Церкви и она же была нежная сестра его. Но как золото очищается огнём, так душа великой девственницы, перейдя через три тяжкие для неё потери, отрешалась от земного.
Прошло 9 месяцев после того. В Антиохии был собор, на котором присутствовал св. Григорий Нисский. Он спешил видеться с сестрой Макриной после потери брата. «3а день до прибытия было мне, говорит он, во сне видение. Казалось, что несу я на руках мученические мощи и от них исходил такой свет, что я не мог смотреть на яркость его. Три раза в ночь было это видение. И я не мог понять значения видения; только какая-то грусть была в душе моей. Приближаясь к обители, где сестра проводила ангельскую жизнь, спросил я одного из многих встречавших меня: там ли брат мой? Он отвечал, что брат за четыре дня выехал, а сестра больна. Я поспешил; сердце моё сжалось во мне».
По прибытии в обитель и храм её, «я пошёл к сестре в келью. Она лежала не на кровати, не на матраце, а на земле, на доске, покрытой власяницей; вместо подушки, под головой её была другая доска, наклонно положенная. Сестра была очень больна и, когда увидела меня, не имея возможности встать по слабости, приподнялась на нищенском своём одре, чтобы принять меня с честью. Я подбежал к ней, успокоил, уложил её; тогда, подняв руки к небу, сказала она: «благодарю Тебя, Господи Боже мой! Ты исполнил желание моё внушил рабу Твоему посетить Твою рабыню».
Она старалась скрыть от нас тяжесть дыхания и, чтобы усладить печаль нашу о ней, усиливалась улыбаться, говорила с нами о предметах приятных для нас. Речь склонилась к покойному Великому Василию. Я не мог воспретить горести выразиться на моём лице. Но она, вдохновенная высокими мыслями, говорила нам с такой возвышенностью о дивном смотрении Божием, простирающемся на все случаи земной жизни, что моя душа, увлекаемая за ней, парила над всеми природными чувствами и улетала на небо. Потом я не мог надивиться, как она, снедаемая лихорадкой, которая лишила её сил и уже разлила по истощённому телу холодный пот, могла сохранить полную свободу мысли, как Иов, покрытый ранами. Она легко, тонко, возвышенно объясняла состояние души, жизнь, проводимую нами на земле, цель, для которой рождаемся мы, бессмертие, в которое облечётся некогда бренное тело наше, и почему мы должны вступать в новую жизнь. Слова текли из уст её, как из источника струя, которой ничто не останавливает.
Наконец она сказала мне; «пора тебе, брат, отдохнуть после тяжёлого и долгого пути». Какой отдых мог быть слаще слов её? Но я повиновался и в ближнем саду укрылся под тень дерев. Видение моё о мощах объяснилось, я рассказал о нём некоторым бывшим тут.
Святая сестра моя, издали проникая в мои мысли, прислала сказать нам, чтобы мы не сокрушались, – болезнь её – благо; она разумела смерть, о которой вздыхала она, чтобы скорее насладиться зрением Спасителя. Мы тотчас встали и пошли к ней. Не желая тратить на бесполезное последних минут жизни, она начала рассказывать о всём случившемся с ней с самого детства так, как будто читала по книге; исчисляла все благодеяния, которыми Бог взыскал отца нашего, мать, семейство, и благословляла Его из глубины души за Его милости. Я начал было говорить, сколько терпел я, когда сослан был за веру императором Валентом, и о других бедствиях смут церковных. «Перестанешь ли ты, сказала она, терять из вида все благодеяния, которыми обязан Богу? Бойся неблагодарности. Он наградил тебя милостями щедрее, чем родителей. Пусть отец мой прославился в молодости в делах общественных, доставивших ему уважение сограждан: но имя его не перешло за границы Понта. А твоё имя распространилось так далеко, что Церкви приглашают тебя, к тебе обращаются для восстановления между ними порядка и правил. Узнай, с глубокой благодарностью сердца, в этом милость Божию и действие молитв родителей наших».
После слушания молитв всенощной и отдыха ночного, когда настало утро, мне нетрудно было убедиться, что это утро – последнее для больной, – лихорадка поглотила остаток сил страдалицы. Душа моя волновалась двумя чувствами, – горестью, потому что нежность сестры вызывала и во мне нежность к ней – святой; из уст её слышал я последние слова; другое чувство – изумление при виде невыразимого спокойствия, с каким ожидала она кончины.
Солнце было уже близко к закату; сила и энергия разума её нимало не ослабевали. Она перестала говорить с нами. Сложив руки, неподвижно устремив глаза к жилищу Небесного Жениха (нищенское ложе её было обращено к востоку), разговаривала она с Ним сладко и так тихо, что мы с трудом расслышивали иные слова. Но мы понимали, что говорила она Ему: «Господи! Ты избавляешь нас от страха смерти... Конец жизни этой – начало жизни истинной... Ты оставляешь нас почивать на время и пробуждаешь звуком трубы при конце веков. Боже вечный, Которому принадлежу я от чрева матери моей, Которого я всегда любила всею силою моего сердца, Которому посвятила тело и душу! дай мне ангела светлого, который сопутствовал бы мне, привёл бы меня к святым отцам, в место покоя и прохлады. Ты, простивший, одного из распятых с Тобой, едва лишь он прибёг к Твоему милосердию, помяни и меня в Царствии Твоём. Ужасающая мгла да не отдалит меня от Твоих избранных; дух завистник да не воспрепятствует мне воспарить к Тебе; да исчезнут перед Тобой грехи мои. Ты прощаешь смертных, прости грехи, сотворённые мной по немощи природы, словом, мыслью, чтобы, оставляя это тело, почувствовала я себя очищенной от всякой скверны, и Ты принял бы мою душу, как благовоние пред Тобой!»
После этой умилительной и полной любви беседы со Спасителем, она осенила крестным знамением свои уста, очи и сердце. Когда смерклось и внесены были свечи, она открыла глаза и сказала, что желает читать всенощную, но голос изменил ей, она только мысленно молилась и читала псалмы, мы молчали. Окончив, она усиливалась поднять руку к лицу, чтобы перекреститься, – из груди её вырвался долгий и глубокий вздох, и жизнь её кончилась вместе с её молитвой.
Отшельницы, заглушавшие в сердцах печаль и стоны из уважения к настоятельнице, – теперь, когда её не стало, огласили воздух рыданиями и воплями скорби.
Вестиана, женщина благочестивая, которая, лишась мужа, избрала преп. Макрину в руководительницу жизни духовной, осталась при покойной, когда другие вышли. Святитель спросил: не признают ли нужным одеть усопшую в приличную сану её одежду? Позвали Лампадию и та отвечала, что почившая никогда не любила красивого одеяния, да и нет у ней другой, кроме той, которую видят на ней. «Не сохранилось ли у вас что-нибудь?» спросил святитель. Вот, отвечала Лампадия, изношенная мантия, намётка и башмаки – все её богатство. Сундуки и шкап – пусты; на земле у неё нет ничего.
Такова была бедность святой девственницы! Худая мантия, намётка и башмаки – вот все имущество настоятельницы, той, которая получила богатое наследство.
Тело было покрыто одним из одеяний святителя-брата, а сверху прикрыто мантией покойной матери.
Вестиана, одевшая покойную, нашла под головою покойной шнурок, на котором был крест, и маленькое железное кольцо. «Разделим наследство», сказал святитель, «возьмите себе крест, а мне дайте
кольцо». – «Выбор ваш счастливый», отвечала Вестиана, в этом кольце – частичка животворящего древа».
Слух о смерти преподобной созвал в обитель несметное множество людей всякого звания. Местный епископ прибыл со своим духовенством. Он и св. Григорий с старшими пресвитерами несли гроб до церкви Мучеников, где он поставлен близ гроба матери в фамильном склепе.
Блаженная Макрина совершала чудеса ещё в земной жизни своей, исцеляла больных, изгоняла бесов, чудесно умножала хлеб. Но, говорит святитель, люди неохотно верят тому, чего не видят своими глазами, и потому, чтобы не наводить на неверие, он не описывает чудес.
Епитафия св. Григория Назианзского к Макрине:
«Вот памятник знаменитой девы. Ты конечно слышал о Макрине, старшей дочери великой Эмилии. Она скрывалась от очей всякого мужчины. Но теперь она на языке всех и слава её самая звучная».
Тот же великий святитель отдал честь другой дочери св. Эмилия – св. Феозевии.
Странную ошибку допускали о Феозевии, ошибку оскорбительную особенно для святителя, того или другого. Феозевию, прославленную великим Богословом, считали супругой то св. Григория Нисского, то св. Григория Назианзского. Отчего считали? Оттого, что не дали себе труда понять точное значение названия: ἱερέος σύζηγος, которым почтена Феозевия у Богослова. В отношении к Нисскому архипастырю надобно иметь в виду, что св. Богослов называет Феозевию сестрой Григория Нисского и дочерью великой Эмилии. Как же она могла быть женой родного брата своего? После того только язычество могло бы удержать за словами: ἱερέος σύζηγος значение супруги священника. У св. Богослова это означает, что Феозевия в звании диакониссы была верным товарищем брата, – ревностной помощницею ему в делах епископства. Затем легко понять, что слова: ἱερέος σύζηγος напрасно относили к супружеству Григория Назианзского. Он говорит: «моя Феозевия», но прямо говорить и то, что не разумеет он отношений телесных.
Утешая св. Григория Нисского в кончине Феозевии, св. Богослов писал:
«Слышу, по преставлении святой и блаженной сестры вашей, соблюдаешь ты изумительное терпение и мудрость, как муж благой, совершенный, предстоящий Богу, более других знающий и Божие и человеческое. То, что для других очень горько и тяжело, для тебя легко было – такую сестру, жившую с тобой, препроводить от себя, поместить в безопасное жилье, скажу словами священного Писания, яко же стог гумна, вовремя свезенный (Иов. 5:26). Хотя вкусила она приятности жизни, однако по самому возрасту избавилась скорбей. Прежде нежели оплакала тебя, почтена от тебя прекрасным погребением, какое и должно быть для подобных жён. И сам я, поверь мне, желаю преставления, если не в одной мере с вами (это сказать о себе – было бы много), то не меньше вас. Но в состоянии ли мы что сделать против устава Божия, давно так мощного над нами, который похитил мою Феозевию (жившую для Бога называю своей, потому что духовное родство выше телесного), Феозевию, славу Церкви, украшение Христово, потребность нашего века, дерзновение женского пола, при такой красоте братьев отличавшуюся красотой блистательной, Феозевию действительно священную, товарища иерея, почтенную и достойную великих таинств. – Феозевию, о которой память сохранится и в будущем времени на бессмертных столпах, т. е. на душах всех тех, кто доныне знал её, и кто узнает впоследствии! И не дивись, если много раз повторяю имя её, потому что наслаждаюсь воспоминанием о блаженной. И таково моё ей надгробное, а тебе утешительное слово, которое в немногом заключает многое».
Св. Григорий оставил и эпитафию «Феозевии, сестре великого Василия»:
«И та Феозевия, дочь славной Эмилии, верный товарищ великого Григория, покрылась здесь священной землёю. Опора жён благочестивых, ты вовремя вышла из этой жизни».
В надписи Эмилии отличает он Феозевию от других детей Эмилии так: «одна – участница в тайнах священства».
Так, блаженная Феозевия была диаконисса, посвятившая жизнь свою на то, чтобы быть верной помощницей брату-епископу.
Феозевия, «достойная великих таинств, участница в тайнах священства». Как диаконисса, она была действующим лицом при крещении жён; как диаконисса, она зрела совершение таинства евхаристии, что недоступно было мирянам, даже и мужчинам.
«Избери – говорится епископу в древних правилах – диакониссу верную и святую для служения жёнам. Случается иногда, что в некоторые дома не можешь ты из-за неверующих послать диакона к жёнам, тогда для успокоения помысла людей худых, можешь послать диакониссу». Как диаконисса, Феозевия исполняла поручения епископа о жёнах в больницах, тюрьмах, при одрах смерти.
Недаром Богослов не раз называет Феозевию товарищем, верным товарищем великого Григория. Это название даёт нам видеть, что если страдал Григорий епископ, то страдала и Феозевия. В 375 году Григория, оклеветанного, ариане согнали с кафедры, и он три года, пока не умер Валент, скитался, переходя из одного места в другое. Ревностный пастырь не оставался и тогда в бездействии: «добро, тобой распространяемое, прочно, хотя сам ты и не имеешь прочного места», писал ему св. Богослов. Феозевия, верный товарищ великого Григория, делила с братом-епископом скитальческую жизнь; она, по поручению епископа, действовала на жён в поддержании православия, теснимого арианской властью. Какое великое служение дивной девы!
Феозевия «действительно священная, опора жён благочестивых». Она диаконисса не по одному имени; она освящала себя ревностным служением святой вере и сёстрам.
Письмо, утешавшее брата о смерти Феозевии, писано в 385 году. Значит, Феозевия, по возвращении брата на кафедру, ещё семь лет продолжала служение диакониссы.
Память св. Феозевии января 10-го в тот же день, когда празднуется память св. Григория Нисского, которому она была такой усердной помощницей.