Преподобного Силуана, ученика преподобного Пахомия Великого

Не должно быть пределов той осторожности, которую следует применять к мерам, карающим человека за его преступления или проступки, – и много существует примеров, доказывающих, что снисходительность и долготерпение доводили виновного человека до полного душевного спасительного переворота. Было бы только представлено ему время раскаяться и бодрствовала бы только над ним любовь, которая «милосердствует, не раздражается, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит, никогда не перестаёт»... (Посл. 1Кор.13:4,5,7,8).

Один из примеров благодатного обращения, произведённого терпеливой любовью и крайней терпимостью, представляется в жизни воспоминаемого сегодня преподобного Силуана. – Он принадлежал к сословию комедиантов, но впечатлительной природе его не чужды были разнообразные стремления. Слава подвижничества современных монахов пробудила в нём желание причаститься к их жизни; поэтому он пришёл к общему отцу и руководителю в иноческой жизни – Пахомию и просил принять его в число учеников. Пахомий представлял увлекающемуся юноше все трудности этого пути, но, видя его ревностную готовность посвятить себя иноческой жизни, принял его в свою обитель. Несколько времени действительно с большим усердием исполнял свои новые обязанности молодой Силуан, но затем ревность его охладела, прежние, иные расположения, подавленные временно, пробудились вновь и начали действовать с возобновлённой силой. Рассеянность его, неуместная для инока шутливость, сопряжённая с глумлением и празднословием, развлекали и других и, служа посмешищем, Силуан производил соблазн среди сосредоточенной, сурово-строгой жизни иноков. Не раз Пахомий старался возбуждать в нём подобающее монаху настроение. Юноша на-время исправлялся, но потом снова рассеявался, ослабевал и увлекался вовсе несвойственным на его новом поприще образом действий. – Наконец старшие братия стали настаивать на том, чтобы Силуан был удалён из обители, и Пахомий, обличив при всех неправильность жизни недостойного инока, объявил ему, что он должен оставить монастырь. Тогда заявило себя в душе юноши преобладающее духовное стремление. С отчаянием припал он к ногам Пахомия и умолял не выгонять его, обещая, что совершенно исправит жизнь свою. Трудно было Пахомию поверить искренности несколько раз уже не оправдавшихся обещаний... но один из его лучших учеников – Петроний не мог вынести зрелища скорби сокрушённо-раскаивающегося брата; сострадательная любовь внушила ему доверие к его порыву, и он поручился за него, и просьбами своими удержал несчастного в обители на своём попечении.

И не ошиблась чуткая, вещая любовь. Силуан как бы преобразился. Смиренное сознание своей виновности так глубоко проникло его душу, что он не смел подымать глаза на братий; вместо празднословия он почти замолк и приник до такой степени, что без позволения не дерзал срывать травку... Обильные слёзы выражали умилённое и сокрушённое состояние его духа, – и ревность его не ослабевала. Утомясь иногда в поздние часы дня, он садился на полу своей кельи и ещё трудился над плетением циновок.

– «Могу ли не плакать я, – говорил он братии, – когда святые иноки прислуживают мне, тогда как я должен лобзать сам прах, попираемый ими... Я из комедиантов принят в число подвижников, познал истину, и до того вознерадел о своём спасении, что едва не выгнали меня из монастыря... Я страшусь, чтобы не разверзлась подо мною земля и не поглотила меня. Я вижу неизмеримость моих грехов и готов отдать жизнь, только бы получить прощение» ...

Видя такое искреннее покаяние, Пахомий признал и засвидетельствовал перед всеми его высоту. И Сам Господь прославил драгоценнейшее для Него – покаяние человека... Когда через восемь лет Силуан скончался, то преподобному Пахомию было открыто в видении, как множество сил небесных сретало душу его и представило к Господу, как жертву избранную и плод победы любви над грехом.