Св. Григория Богослова, архиеп. Константинопольского

Св. Григорий Богослов

Известие о жизни своей сообщает нам сам Григорий в своих писаниях. Этот вселенский учитель и святитель, – друг, сверстник и сподвижник св. Василия Великого, родился от благородных, не бедных и благочестивых христианских родителей – Григория, бывшего епископом Назианзским, и Нонны, в Арианзе – городе Каппадокийском, около 328 года. Благочестивая Нонна в молитвах своих просила у Бога даровать ей сына и обещалась посвятить его на особенное служение Господу, как нового Самуила. В сновидении открыты были ей образ и имя будущего сына её Григория. Благословенный сын с рождением получил превосходный ум, расположение к наукам и уединению, созревшее под влиянием благочестивой матери, которая, занимаясь первоначальным его воспитанием, многократно внушала отроку, что он есть плод молитв и обета её. Добрый сын слагал в сердце своём слова матери, которая по времени, обнимая его и вручая ему священные книги, говорила: «я, как обещала, приношу тебя Богу; исполни же моё желание. Ты рождён у меня по молитвам моим, о том теперь и молюсь, чтобы ты был совершен. Вручаю тебе, сын мой, это драгоценное сокровище, обладай им во всю настоящую жизнь твою; а в будущей получишь ещё лучшие блага». Сын исполнил волю матери. «Меня не пленяли, – говорит он, – прекрасные волны шёлковых одежд; не любил я продолжительных трапез, не любил пресыщать чрево – эту погибельную мать плотоугодия; не любил жить в огромных и великолепных палатах; не расслаблял я сердца музыкальными звуками, нежно потрясающими слухи; меня не упоевало негой роскошное испарение благовонных мазей. Серебро и золото предоставлял я другим. Для меня приятен – кусок хлеба; у меня сладкая приправа – соль, и питие трезвенное – вода. Моё лучшее богатство – Христос, Который непрестанно возносит ум мой горе. Не нужны мне честь, которая проходит скорее разливающегося дыхания, и скоро гибнущая слава; не важно для меня иметь могущество в городах или между гражданами, увеселяться лживыми мечтами, которые одна за другой приходят и исчезают. Но меня сподобил Христос преимущественной славы. Сперва дал меня в дар матери, которая молилась из глубины сердца, и Сам принял меня в дар от родителей. А потом ночными видениями вселил в меня любовь к целомудренной жизни».

С такой наклонностью сердца, св. Григорий, после домашних родительских христианских наставлений, занимался науками в Кесарии Каппадокийской, учился в процветавшей древле Кесарии Палестинской, потом в Александрии и, наконец, в Афинах, куда плывя на корабле в месяце ноябре, он чрезвычайно устрашён был морской бурей, потому что боялся умереть без крещения. «Двадцать дней и ночей, – говорит Григорий, – лежал я на корме корабельной, моля милосердого Бога о спасении, и в этой-то опасности я дал обет, – посвятить себя Богу, и по обету спасся». Григорий прилежно и долго занимался науками. В Афинах он совершенно познакомился и на всю жизнь подружился с Василием Великим; лично узнал Юлиана, который обозревал Грецию и её училища, и при встречах с которым он говорил: «какое зло питает Римская Империя».

По окончании учения около 358 года, как отличнейший своими сведениями и благонравием, Григорий, по усиленным просьбам Афинян, остался у них на короткое время преподавателем красноречия, в надежде скоро соединиться с единственным своим другом – Василием. Науки, для которых посвятил он бо́льшую часть жизни своей, показали ему всю суету идолослужения, утвердили его в вере христианской и ещё сильнее расположили его к благочестивому уединению. «Все познания, – говорит Григорий, – повергнув долу, положил я к стопам Христовым, чтобы они уступили слову великого Бога, которое затмевает собою всякое извитие и многообразное слово ума человеческого».

Григорий тайно оставил Афины, возвратился к родителям около 30 лет от рождения и, приняв св. крещение, решился удалиться в безмолвную пустыню. Только усиленные просьбы сограждан, которые надеялись иметь его наставником красноречия, а ещё более любовь к престарелым родителям, для которых хотел он быть утешителем и помощником, отвлекли его на время от исполнения благочестивого его намерения. Живя в доме родительском, он совершенно посвятил себя трудам и лишениям подвижнической жизни; пищей служили ему чёрный хлеб с солью, питием – вода, постелью – голая земля, одежда грубая; постоянным занятием его было упражнение в слове Божием. «Признаюсь, – писал Григорий Василию в пустыню, я не сдержал своего слова, – соединить свою жизнь с твоей, в училище нового любомудрия, не сдержал обещания, данного ещё в Афинах, где дружба, если достаточно моё выражение, слила наши души в одну. Так я не исполнил своего обещания, но не по своей воле. Одна обязанность налагает молчание на другую; закон дружбы должен уступить закону сыновней любви».

Впрочем жизнь при родителях, возложившая на Григория обязанности хозяина и господина дома, управление домочадцами, которые, говорит св. Григорий, к строптивым господам питают всегдашнюю ненависть, к кротким не имеют уважения, к злым не снисходительны, а добрым не благопокорны, на тех и других дышат неразумным гневом, а сверх того забота об имуществе, заставлявшая Григория вносить подати, переносить сильные угрозы сборщика податей; провождение времени среди волнений многочисленной толпы, пред высокими седалищами, с которых решаются людские распри, выслушивание громких возражений противника или терпение скорбей в запутанных сетях, замечания, преимущества злых пред добрыми, лихоимство блюстителей правосудия, которые могут быть куплены той и другой стороной; невозможность с такими людьми, без помощи Божьей, избежать лихоимства, лжей и хитросплетений: всё это в полном свете показало Григорию превратность и тщету земного и навсегда отвлекло высокий дух его от земли на небо.

После различных неудовольствий в обществе св. Григорий прибыл в пустыню к св. Василию и углубился в спасительные созерцания небесных предметов. В пустыне Василий и Григорий вместе молились, занимались и работали. Время, проведённое здесь, было так приятно для Григория, что и после с величайшим удовольствием он вспоминал о своём пребывании в пустыне с Василием. «С тех пор, – говорит он, – я умер для мира, и мир для меня. О, если бы я в ранние дни моей жизни сокрылся в пропастях земных, или в вертепах, или в горах! Свободный от всех суетных попечений о житейском, я навсегда бы себя посвятил единому Христу и, в удалении от шума людского, чистым умом возносился бы к Богу, доколе, наконец, смерть не отверзла бы надежде моей дверь неба».

Но два друга инока, призываемые нуждами Церкви, возмущаемой лжеучителями, опять разлучились для блага Церкви. Призываемый престарелым отцом и жителями Назианза, Григорий возвратился в Назианз. Отец убедил и принудил Григория принять сан пресвитера (около 361 г.), на принятие которого он согласился с чрезвычайной неохотой, как по важности сана, который требует высокой святости и способности, так и по трудным обстоятельствам времени, в которое лжеучители постоянно возмущали Церковь. В сане пресвитера св. Григорий занимался наставлением оглашенных и проповедью слова. Тяготясь своим избранием, Григорий вскоре удалился в пустыню Васильеву. Но снедаемый любовью к престарелому отцу своему и верному народу, смущаемый примером пророка Ионы и страшась сделаться противником Богу, он возвращается к празднику Пасхи в Назианз около 362 г. В день этого праздника св. Григорий произнёс в храме: «меня возвратили к вам, во-первых, – приверженность моя к вам и чувствование взаимной вашей приверженности ко мне: во-вторых, – собственная моя забота, собственное моё дело, – седина и немощь моих родителей, болезнующих более обо мне, нежели о летах своих, – этого Авраама патриарха – драгоценной и равноангельской для меня главы, и Сарры, духовно рождающей нас учением веры. Для них быть жезлом в старости, опорой в немощи – составляло первый, данный мною обет, который и исполнял я по возможности, так что решился я оставить и самое любомудрие, – это стяжание и имя всего для меня драгоценнейшее. Вот причины, коими побеждён я и сделался уступчив».

Пришедший из пустыни на помощь церкви Назианзской, Григорий неусыпно стоял на страже для её мира. Одною из главных его заслуг было примирение отца своего – епископа с иноками, отделившимися от общения с ним за то, что он по своей простоте подписал двусмысленное изложение веры. Своей проповедью, растворённой духом кротости и сопутствуемой непрестанными молитвами, св. Григорий успел примирить паству Назианзскую с её епископом. Радость Григория о соединении церкви была неописуема, и он всенародно выразил благодарность свою Господу. В 363 году пал Юлиан, гонитель Церкви; при всеобщей радости христиан Григорий в 363 году изобразил все свойства и действия Юлиана в двух словах на него от своего и Васильева имени. Григорий принимал живое участие и в церкви Кесарийской и своим участием успел примирить Евсевия, епископа Кесарийского, с Василием, и тем оградил её против нападения ариан.

В 370 году св. Григорий оплакал в своих надгробных словах смерть брата Кесария, блиставшего при царском дворе как утренняя звезда и разделявшего с Григорием заботы семейные, и смерть сестры своей Горгоны в том же году.

В 371 году св. Григорий, вопреки своим ожиданиям, избран был на степень епископа св. Василием Великим, по согласию с родителем Григория, на новооткрытую св. Василием в Каппадокии кафедру Сасимскую, открытием которой св. Василий Великий хотел оградить церковь Каппадокийскую от разделений. Но епископ Анфим, в округе которого находилась Сасимская кафедра по новому разделению церкви Каппадокийской, не допустил св. Григория в Сасим. Григорий оставил Назианз и в 373 году удалился на одну гору и там служил больным и назидал их поучениями. И вот что, между прочим, писал Григорий в оправдание своего тайного удаления от епископства: «я крайне, – говорит он, – поражён был внезапностью, подобно человеку, поражаемому внезапным громом; не собрался с мыслями, и потому преступил скромность, к которой приучал себя всю жизнь. Потом овладела мною привязанность к благу безмолвия и уединения. Любя уединение с самого начала, сколько едва ли любит кто из занимающихся науками и, дав обет безмолвной жизни, я не вынес принуждения, не допустил ввергнуть себя в волнения и насильно отвлечь от такой жизни, как бы от священного убежища. Мне казалось, что всего лучше, замкнув как бы чувства, отрешившись от плоти и мира, собравшись в самого себя, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собой и с Богом, жить превыше видимого и носить в себе Божественные образы, всегда чистые и не смешанные с земными и обманчивыми напечатлениями, быть и непрестанно делаться истинно чистым зерцалом Бога и Божественного, приобретать к свету свет, к менее ясному лучезарнейший, упованием пожинать уже блага будущего века, жить в единении с Ангелами и, находясь ещё на земле, оставлять землю и быть возносиму Духом горе́. Если кто из вас объят подобной любовью, тот поймёт, что говорю, и извинит тогдашнее состояние моего духа».

По желанию престарелого родителя своего, Григорий снова возвратился в Назианз и сделался помощником отца своего в делах епископства Назианзского и св. Василия Великого; был питателем нищих, служителем больных, упокоителем странных, утешителем бедствующих, защитником несчастных. По смерти отца своего, в 374 году, упрошенный епископами, Григорий остался блюстителем Церкви Назианзской, только ненадолго. Непрестанно беспокоимый недоброжелателями и ища уединения, св. Григорий удалился из Назианза в Селевкию, в монастырь св. Феклы. Здесь он получил известие о смерти вселенского светильника – св. Василия Великого, при погребении которого св. Григорий не мог быть по болезни своей, но которого впоследствии почтил своим надгробным словом.

В 379 году православная Церковь, ободрённая по смерти Валента, покровителя ариан, и смущаемая вновь возникшим лжеучением Македония, призвала Григория на защиту угнетаемого православия в Константинополь.

Из всех Церквей Востока Константинопольская особенно порабощена была лжеучителями. Кроме ариан в ней появились многие другие ереси, а православные, которых было там немало, жили без пастыря и церкви. Евагрий, православный епископ, изгнан был из Константинополя Валентом. Всеми церквами завладели ариане. Никто более св. Григория не был способен восстановить Константинопольскую церковь. Это был муж благочестивейший и своим благочестием превосходил всех современников. Его добродетели, учение, красноречие приобрели ему великое уважение. Притом он был епископом без церкви; не заведовал ни Сасимской, для которой рукоположен был, ни Назианзской, для которой служил за неимением ею своего епископа и от которой удалился уже около 10 лет. Православные миряне Константинополя и епископы призывали его принять попечение об оставленной Церкви. Он уступил общим представлениям, считая лучшим достоинством посвятить остаток сил и жизни своей на пользу Церкви.

Наружность Григория была непривлекательна. Его стан был согбен от старости, голова лишена волос, лицо иссохло в его слезах и подвигах. Он был беден, одет худо, его речь казалась жителям столицы несколько грубой. Он прибыл из страны отдалённой, и едва знали место его рождения. Сначала он был очень дурно принят в Константинополе; ариане не могли вообразить, что он пришёл поборать их ересь, давно торжествующую в столице.

Св. Григорий открыл свои собрания в небольшом доме своих родственников, которые оказали ему гостеприимство. «К этому дому впоследствии присоединили обширный храм, который исповедниками единосущной Троицы, единомысленными с св. Григорием и веровавшими подобно ему христианами, обращён был в церковь. Между городскими храмами она сделалась знаменитой, и теперь, – говорили историки в V веке, – славится не только красотой и величием зданий, но и благотворностью поразительных Богоявлений; ибо здесь является Божественная сила, нередко подающая помощь больным и потерпевшим несчастье. Веруют, что это – помощь Богоматери. А называют ту церковь Воскресением (Αναστασία), потому что учение Собора Никейского, вследствие усиления еретиков, уже павшее в Константинополе и, так сказать умершее, действием Григорьевой проповеди снова оживилось. Рассказывали также, как несомненную истину, что во время церковного собрания здесь одна беременная женщина упала с верхней галереи и умерла. Но когда все принесли за неё общую молитву, она ожила и была спасена вместе со своим дитятей. По случаю такого-то явленного здесь Богом чуда, эта церковь с того времени получила своё название».

Св. Григорий вскоре сделался в Царьграде удивлением для всех – своим глубоким знанием писания, своим суждением правильным и властным, своим воображением плодотворным и блистательным, своей необычайной лёгкостью в объяснении, своей речью точной и сжатой. Проповеди, им произносимые в храме Анастасии, привлекали к нему многочисленных слушателей, не только православных, но и разномыслящих христиан и даже язычников. Слушатели волновались около кафедры его, подобно бурному морю, громко выражали знаки одобрения рукоплесканиями и восклицаниями и записывали слова его.

За своё высокое Богословское учение о Св. Троице, чего так долго лишены были христиане, и в отличие от других Григориев святитель Назианзский назван Богословом, подобно древнейшему Богослову, св. Евангелисту Иоанну. Св. Димитрий, митрополит Ростовский, изображая силу слова св. Григория в борьбе с арианами и другими лжеучителями, говорит: «с еретиками борением крепким просияв, он знаем бысть всеми, и славима была премудрость его повсюду, и прозван бысть от всея св. Прав. Церкви Богословом, в знамение его над многочисленными еретиками торжества и одоления: и оттоле начаша вси звати его Богословом».

Назидая павославных и смиряя разномыслящих силой своего слова, св. Григорий назидал и вразумлял их святостью своей жизни и своим терпением. Жизнь его была столь умеренна, что он нимало не бременил своих хозяев; его пищей были растения. Он редко выходил из дома своего; его не видели ни в общественных, ни в более приятных местах великого города. Он не делал визитов, но проводил время у себя, размышляя и беседуя с Богом. И эта простота, и чистота поведения и любомудрия привлекла к Григорию любовь народа. Заботясь о восстановлении правосудия и благоустройства между православными, потрясёнными лжеучителями, святитель сильно препирался против них и сделал их своими личными врагами. Они преследовали его насмешками, клеветами, посягали на его жизнь, врывались в его малую церковь, вооружённые палками и камнями, влачили его пред судилище как возмутителя, бросали в него камнями. На все оскорбления Григорий отвечал молчанием и терпением во имя Иисуса Христа. Святитель мог надеяться и на стороннюю помощь, но он при своём великом терпении не входил в состязание с еретиками об отчуждении у них церквей и церковного имущества, которыми они насильно завладели в ущерб православным.

Мелетий Антиохийский и другие многие епископы предоставили св. Григорию предстоятельство в Церкви Константинопольской, согласно с желанием благочестивого императора Феодосия. Православный император, узнав, что все церкви до Македонии чтут Бога Слова и Святого Духа наравне с Отцом, а области к востоку волнуются, так что народ разделяется на различные ереси, и особенно в Константинополе, объявил, чтобы кафолической называлась Церковь только тех христиан, которые признают Святую Троицу равночестной, и чтобы иначе думающие носили имя еретиков. Св. Григорий, слыша, что некоторые ропщут на него, как на чужеземца, начал отказываться от пребывания в Константинополе. Благочестивый же Феодосий, заботясь восстановить мир, водворить единодушие и распространить православную Церковь, объявил главе арианства Демофилу, епископу Константинопольскому, чтобы он принял учение Никейского Собора, соединил народ и утвердил мир: в противном случае должен удалиться из мест молитвенных. Таким образом, ариане, около 40 лет владевшие молитвенными домами, отказавшись от мира и единомыслия с царём Феодосием, удалились за город в 380 году, и там начали делать свои собрания.

Император, признательный св. Григорию за его успешные труды на пользу православия, решился вверить его управлению Великую или Главную церковь Константинопольскую. По этому случаю множество ариан собралось в столицу; все улицы наполнились ими. Только император своим присутствием удержал ярость еретиков против св. Григория, который отвечал им одними вздохами и слезами. Император и Григорий, окружённые духовенством, торжественно вступили в храм. Все единодушно криками обнаружили пред императором желание видеть Григория на Константинопольской первосвятительской кафедре. Благочестивый Феодосий, желая водворить мир в Церкви и зная о святой жизни и высоких достоинствах ума его, охотно согласился на избрание его Константинопольским иерархом. Но св. Григорий принял избрание только в надежде, что на этой кафедре Бог поможет ему соединить восток и запад, с давнего времени разделённые по поводу Антиохийского раскола. Святые отцы Второго Вселенского Собора, под председательством Антиохийского Мелетия, до прибытия на Собор епископов Египетских и Македонских, утвердили св. Григория в 381 году архиепископом Константинопольским. Присутствуя на этом Соборе, св. Григорий отсёк от общения с Церковью духоборца Македония и имя его изгладил из священных диптихов, равно как и имена других лжеучителей. Полагают, что в составлении Символа Веры, с восьмого члена до конца, принимал ближайшее участие св. Григорий Богослов.

Между тем, по поводу возведения Григория на кафедру Константинопольскую, возникли неудовольствия со стороны епископов, особенно Египетских и Македонских, которые говорили, что Константинопольского епископа должен поставлять Александрийский, а не Антиохийский. Св. Григорий многократно говорил в оправдание своё: «я пришёл не по своей воле, не по собственному вызову, как многие ныне вторгаются в председатели, – но призванный, принуждённый и покорный страху и Духу. Народ, кипя ревностью и гневом, несмотря на мой вопль и слёзы, возвёл меня на этот престол». Когда же несогласие между епископами не прекращалось, Григорий, став посреди Собора, сказал: «мужи и пастыри! я не лучше Ионы пророка, повергните и меня в море, только да умолкнут прения». Св. Григорий утвердился в своём намерении оставить Константинополь. Он просил у императора, как благодеяния, позволения удалиться из столицы, представляя причиной своего прошения телесную немощь, по которой царь согласился уволить его. Святитель начал уклоняться от собраний, под предлогом своей болезни, переменил даже своё жилище, оставив соединённый с церковью дом, в котором присутствовал Собор и который принадлежал епископу Константинопольскому. Лица, очень расположенные к святителю, видя, что он в самом деле решился оставить свою кафедру, со слезами на глазах умоляли его не покидать дело, которое он так хорошо начал, и пожертвовать благу Церкви своей жизнью; это чувствительно трогало его, но не могло переменить его решимости. Пред своим удалением из Константинополя св. Григорий произнёс в Главной или Великой церкви трогательное прощальное слово. «Любезные пастыри и сопастыри! некогда паства эта была малочисленна, даже, судя по видимому, эта была не паства, а малые следы и останки паствы, – без порядка, без надзора, без точных пределов; она не имела ни свободной пажити, ни ограждённого двора, скиталась в горах и вертепах и в пропастях земных (Евр. 11:38), рассеянная и разбросанная там и здесь. Всякий, помышляя о своём спасении, находил себе, по произволу, руководителя и пастыря. Она была подобна стаду, которое львове изнуриша, (Иер. 50:17), погубила буря или рассеял мрак. Такова была некогда паства сия, а ныне сделалась благоустроенной и расширенной. И если она ещё и не совершенна, то через постепенные приращения восходит к совершенству; и я предрекаю, что и будет восходить. Смотрите: языки противников стали кротки, и вооружавшиеся против Божества безмолвствуют предо мною. И это плоды Духа, и это плоды моего делания».

«Но я не безмездный подвижник добродетели, и не достиг ещё до такого совершенства. Вознаградите меня за труды. Чем же? Не тем, о чём подумали бы некоторые, способные подозревать всякого; но тем, чего безопасно желать. Успокойте меня от долговременных трудов, уважьте эту седину, почтите моё странничество, и введите на моё место – другого, кто мог бы во всём удовольствовать вас и нести церковные попечения; ибо настоящее время особенно требует таких пастырей. А у меня, видите, в каком состоянии тело, истощённое временем, болезнью, трудами. На что вам нужен старик робкий, ослабевший, умирающий, так сказать, ежедневно, не телом только, но и заботами, – старик, который и это с трудом говорит вам! Поверьте голосу учителя, так как никогда не отказывали ему в доверенности. Я устал, слушая обвинения моей кротости; устал, препираясь и со словом, и с завистью, и с врагами, и со своими».

«Может быть, и за то будут порицать меня (как уже и порицали), что нет у меня ни богатого стола, ни соответственной сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении. Не знал я, что мне до́лжно входить в состязания с консулами, правителями областей, знатнейшими из военачальников, которые не знают, куда расточить своё богатство; – что и мне надобно роскошествовать из достояния бедных. Не знал, что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, что и мне должны быть встречи, приёмы с подобострастием, что все должны мне давать дорогу и расступаться предо мною, как скоро даже издали увидят идущего. Если такая простота моя была для вас тягостна, то простите меня в том; это теперь кончилось. Поставьте над собой другого, который бы угоден был народу, а мне дайте пустыню, сельскую жизнь и Бога; Ему одному угожу я простотой своей жизни. Так, ради Самой Троицы, Которую я чту и вы чтёте, ради общей нашей надежды и ради Церкви, окажите мне эту милость – отпустите меня с молитвами. Дайте мне увольнительное писание, как цари дают воинам, и, если угодно, с добрым свидетельством, чтобы мне иметь награду: а если нет, как хотите; я не воспрекословлю».

Прости, Анастасия, получившая от благочестия наименование, ибо ты воскресила нам учение, дотоле презираемое! Прости, место общей победы, Силом, в котором с начала водрузили мы скинию, сорок лет носимую и странствовавшую по пустыне! Прости, великий и славный храм, новое наследие, храм, получивший настоящее величие от Слова, храм, который чрез меня соделался Иерусалимом! Простите, и прочие храмы, близкие по красоте к Анастасии, – храмы, подобно узам и связующие собой разные части города и присвоенные той части, которая с каждым соседственна, – храмы, которые наполнил не я, имеющие столько немощи, но наполнила благодать, со мною недостойным! Простите, Апостолы, прекрасное селение, мои учителя в подвижничестве! Прости, кафедра, – эта завидная и опасная высота; прости, собор архиереев, почтенных сановитостью и летами: простите все, служащие Богу при священной трапезе и приближающееся к Тому, Кто приближается к Богу (Лев. 10:2)! Простите, ликостояния Назореев, стройные псалмопения, всенощные стояния, честность дев, благопристойность жён, толпы вдов и сирот, очи нищих, устремлённые к Богу и к нам! Простите, страннолюбивые и Христолюбивые домы, помощники моей немощи! Простите, любители моих слов, простите и эти народные стечения, и эти трости, пишущие явно и скрытно, и эта решётка, едва удерживающая теснящихся к слушанию! Простите, цари и царские дворцы! Прости, град великий и Христолюбивый! Простите, Восток и Запад! За вас и от вас терпим мы нападение: свидетель сему Тот, Кто примирит нас. А сверх всего и паче всего воскликну: простите, Ангелы, хранители сея Церкви и также моего здесь пребывания и отшествия отсюда, если только и мои дела в руце Божией! Прости мне, Троица – моё помышление и украшение! Чада, «сохраните предания» (1 Тим. 6:20).

Отказавшись в 381 году добровольно от управления Константинопольской церковью, к великому огорчению царя и народа, великий святитель отправился в Кесарию, где и произнёс похвальное или надгробное слово св. Василию Великому; потом к церкви Назианзской, которую возмущало лжеучение Аполлинариево, распространившееся в Сирии. Последние дни своей многотрудной жизни святитель провёл в уединении, в отеческой веси Арианзе, не преставая, впрочем, трудиться для блага Церкви, возмущаемой македонянами и аполлинаристами, и вести жизнь подвижническую. Весь пост пред Пасхой он провёл в молчании и написал стихотворение на безмолвие во время поста, чтобы дать отчёт в подвиге своего молчания, и другое стихотворение: песнь Христу, желая прекратить молчание славословием воскресшего Иисуса Христа. Видя, что еретики (аполлинаристы) не только сеют плевелы своего лжеучения, но и клевещут на него самого, будто бы и он разделяет с ними мысли их, св. Григорий написал послание к пресвитеру Кледонию, которому в своё отсутствие он вверил главное попечение о пастве, для обнаружения клеветы своих врагов; к Феодору епископу для опровержения лжей, которые взводили на св. Григория по случаю удаления его от управления церковью Назианзскою.

По удалению из Константинополя, св. Григорий жил около 7 лет, проводя время в молитве, в отдохновении в лесу и поле, в путешествиях на тёплые воды и в обители, в переписке по ходатайству о разных лицах и проч.

Испытав непостоянство настоящей жизни, св. Григорий изобразил превратность её в сильных чертах. «Много путей многобедственной жизни, – говорит он, – и каждый исполнен своих скорбей. Богатство – неверно; бедность – оковы; красота – краткий блеск молнии; молодость – зной лета; старость – печальный запад жизни; красноречие – парящая птица; слава – воздух; изобилие – притеснитель; супружество – иго; многочадие – необходимая забота; бесчадие – болезнь; собрания – изобретатели пороков; уединение – бездействие; искусства – занятия людей, прилепленных к земле; горек чужой кусок хлеба; тяжело возделывать землю; мореплаватели часто плывут к своей могиле; страна чуждая приносит бесчестие. Всё здесь скорбь для смертных: всё здешнее – смех, пух, тень, призрак, роса, дуновение, перо, пар, сон, волна, поток, след корабля, ветер, прах, круг, всегда кружащийся и всё одинаково вращающий, и неподвижный и вертящийся, и разрушающийся и непременный – во временах года, днях, ночах, трудах, смертях, заботах, забавах, болезнях, лишениях и успехах. И это есть определение Твоей премудрости, Творче и Слове! Всё непостоянно, чтобы мы сохраняли в себе любовь к Постоянному! Одно прекрасно и прочно для человека – взять крест и преселяться отселе. Прекрасны слёзы и воздыхания, ум, питающиеся Божественными надеждами! Прекрасны отрешение от неразумной персти, нерастление образа, приятого нами от Бога! Прекрасно жить жизнью чуждой жизни и, один мир променяв на другой, терпеливо переносить все горести

В 390 году 25 января Григорий скончался, имея 62 года от рождения своего. Тело его положено было в Назианзе. Современники Григория называют его святым, Божественным, писания его несравненными, и свои суждения о предметах веры подтверждают словами его.

В V веке Анатолий Константинопольский, в VIII – Косма Маиумский, в IX – Феофан и другие написали хвалебные песни св. Григорию Богослову, поемые ныне православной Церковью в честь сего святителя.

В 950 году при Константине Порфирородном тело св. Григория Богослова перенесено в Константинополь и положено в церкви св. Апостолов, в помощь и защищение граду. А во время Крестоносцев, по сказаниям западным, часть нетленных мощей св. Григория Богослова перенесена в Рим, из женского монастыря Греческих инокинь, что на Марсовом поле, и папой Григорием XIII, в 1580 году, в честь этого перенесения учреждено там празднование 11 июня.

В песнопениях Богослужебных православная Церковь взывает к св. Григорию: «Богословным языком твоим сплетения риторская разрушивый, славне, православия одеждой свыше истканной Церковь украсил еси: радуйся, отче, Богословия уме крайнейший».

Православная Церковь называет св. Григория Богословом вторым и таинником, светлым прописателем Троицы, у которого и вид честен, и зрак благоговейный, – «лицо смиренно, бледно, брови возвышенные и густые, взор кроткий, брада не длинная, но густая и широкая».