Св. Кесария, брата св. Григория Богослова
Добрый плод доброго дерева – Кесарий, младший сын Григория, епископа Назианзского, и благочестивой Нонны, с детства обнаруживал разнообразные блистательные дарования и глубокую любознательность. Будучи достаточно подготовлен домашним образованием, он поступил в Александрийскую школу, где в большем чем где-нибудь совершенстве в то время преподавались те науки, к которым он имел особенное расположение, а именно: медицина, геометрия, математика, астрономия и астрология.
Кесарий окончил блистательно своё образование, и замечательно в нём было то, что «не превозносился он своими знаниями над другими, понимая, что созерцание высочайшей мудрости, святости и блаженства Бога усвояется чистоте сердца, а не проницательности ума или высокой учёности, и особенно же замечательно было в нём то, что он, изучая естественные науки, не исключая и астрологии, извлекал из них только то, что напоминало и влекло к премудрому и всеблагому Творцу мира».
Кончив своё научное образование, Кесарий, на возвратном пути в свой отечественный город встретился в Константинополе с братом своим Григорием. Оба они оставались некоторое время в этой столице Восточной империи, которая не могла не привлечь их внимания своим богатством, великолепием и другими предметами, достойными внимания просвещённого человека. Вскоре и сами они обратили на себя внимание своей высокой учёностью. Особенно же Кесарий получил вскоре такую славную известность, что ему предложены были отличия в обществе, знатное супружество и место в сенате. Даже отправлено было к отсутствующему тогда императору Констанцию прошение о том, чтобы он почтил и украсил свою столицу первым из учёных, отличным в знании философии и других наук, имея Кесария у себя врачом и гражданином. «Но я, – говорит Григорий, – во всём уважаемый и высоко ценимый Кесарием, превозмог; я убедил его исполнить мольбу родителей, свой долг к отечеству, а также и моё желание; убедил продолжать путь, и притом, вместе со мной, предпочесть меня не только городам и народам, почестям и выгодам, которые отовсюду уже обильно лились к нему или льстили надеждой, но едва и не самому государю и его приказаниям».
Таким образом, после многолетнего отсутствия Григорий и Кесарий возвратились домой. – Здесь, конечно, первой заботой для родителей их и главным собственным желанием их было немедленно принять св. крещение, «чтобы теснее соединиться с Христом, Которому они готовились принести в дар все чувства сердца и все богатства ума». Это святое желание их было немедленно исполнено. –Затем братья, превосходно подготовленные к общественной деятельности, пошёл каждый по своему пути, сообразному с умственным и душевным расположением. Кесарий призван был ко двору императора Констанция и состоял при нём в звании первого врача.
В ноябре 361 г. Констанций умер. После него вступил на престол Юлиан и, как только захватил в свои руки власть императорскую, немедленно отрёкся от христианской веры, которой держался до сих пор по крайней мере по наружности, открыто объявил себя врагом христианства и начал употреблять свою власть на то, чтобы восстановить идолопоклонство и привести в запустение христианские храмы. – Чтобы расположить в пользу язычества и придать ему больше авторитета, Юлиан старался привлечь на его сторону знаменитейших из христиан и ради достижения этой цели не пренебрегал никакими средствами. В это время, следовательно, было столько же опасно для чистоты веры, сколько и неприятно христианину оставаться при императорском дворе, в какой бы должности он ни стоял. Несмотря на это, Кесарий оставался при Юлиане, потому что, увлечённый сначала привязанностью к нему, он ещё не распознал его хитрости и лукавства. Но брат его Григорий, который ещё в бытность свою в Афинах, одновременно с Юлианом, проницательным своим умом разгадал личность его и тогда же предсказывал, чего должна ожидать от него святая Церковь, был огорчён пребыванием Кесария при дворе Юлиана и потому убеждал его скорее оставить двор нечестивого царя и тем прекратить соблазн, который он подавал своим примером другим христианам, одних располагая снисходительно смотреть на действия Юлиана, а другим подавая повод к осуждению его самого. «Довольно нам было стыда за тебя, – писал он Кесарию, – не говоря уже о себе и о том, каким беспокойством и, позволь даже сказать, страхом преисполнил нас слух о тебе; желал бы я, чтобы ты, если бы это было возможно, сам послушал, что говорят о тебе и о нас другие, сколько ни есть нам знакомые, если только они – христиане: «и епископский сын ныне уже в службе, домогается мирских чинов и славы, уступает над собой победу корыстолюбию, потому что ныне всё воспламенено страстью к деньгам, и для них люди не щадят души своей, а ни мало не поставляют для себя и единственной славы и безопасности и обогащения в том, чтобы мужественно противоборствовать времени и поставить себя как можно дальше от всякой нечистоты и скверны! Как теперь епископы уговорят другого не увлекаться временем, не оскверняться общением с идолами; как теперь наказывать проступившихся в чём ином, когда сам епископ не смеет сказать слова, по причине случившегося у него в доме». С каким же, ты думаешь, расположением принимаем эти слухи мы, решившиеся служить Богу и признавшие единственным благом устремлять взор к будущим надеждам? Отца нашего, который очень огорчён слухами и которому от этого сама жизнь в тягость, утешаю ещё я и ободряю несколько, ручаясь за твой образ мыслей... А мать наша, если услышит о тебе что-нибудь такое (а до сих пор ещё удаётся скрывать это от неё), будь уверен, что впадёт в скорбь безутешную... Поэтому, если сколько-нибудь уважаешь себя и нас, придумай для себя что-нибудь лучше и более надёжное. Притом не вижу, какого ещё времени ждать нам, чтобы ты устроил жизнь свою, если пропустил настоящее. А если держишься прежнего образа мыслей и, чтобы удовлетворить своему стремлению, всего для тебя мало, то не намерен я говорить что либо неприятное, а предскажу только и засвидетельствую, что необходимо одно из двух, или, оставаясь искренним христианином, принять на себя самую униженную долю христианина и действовать несоответственно своим достоинствам и надеждам, или, желая чести, потерпеть вред в главнейшем, и участвовать если не в огне, то в дыме»....
Кесарий, действительно, не избежал испытаний со стороны Юлиана, ухищрявшегося всеми мерами привлечь на свою сторону такого талантливого и высокообразованного человека, но каким образом послужили эти испытания только во свидетельство твёрдости и непоколебимости его христианских убеждений, можно видеть из следующих слов святого Григория, сказанных в похвалу своему брату: «какое тупоумие, – восклицает Григорий, – и даже безумие – надеяться, что можно уловить Кесария, моего брата и сына таких родителей! Да позволено будет продлить слово и насладиться повествованием, как услаждались присутствовавшие при этом чудном деле! Доблественный муж, оградившись знамением Христовым и вместо щита прикрывшись великим словом, предстоит перед сильным по оружию и великим по дару слова, не теряет твёрдости, слыша льстивые речи, а является как борец, готовый подвизаться словом и делом против сильного в том и другом. И так поприще открыто; вот и подвижник благочестия! С одной его стороны Подвигоположник Христос, вооружающий борца Своими страданиями, с другой – жестокий властелин, то обольщающий приветливыми очами, то устрашающий обширностью власти. И зрителей также два рода: одни остаются ещё в благочестии, другие увлечены уже властелином; но и те, и другие внимательно наблюдают, какой оборот примет дело; и мысль, кто победит, приводит их в большее смущение, нежели самих ратоборцев. Не убоялся ли ты за Кесария, не подумал-ли, что успех не будет соответствовать ревности? Но не сомневайтесь, победа со Христом, победившим мир... Кесарий решил все словоухищрения его, отверг скрытые и явные обольщения, как детские игрушки, и громко возвестил, что он – христианин и будет христианином; однако же, царь не удалил его от себя совершенно. Ему сильно хотелось пользоваться и хвалиться Кесариевой учёностью» ....
Однако же, Кесарий, вскоре после этого столкновения с Юлианом, оставил его двор и возвратился на родину; здесь оставался он до смерти царя-богоотступника. Но, как только взошёл на престол Иовиниан, он снова был приглашён ко двору и восстановлен в прежнем звании и должностях с особенными почестями. Смерть Иовиниана не изменила его положения. Валент также ценил его достоинства и заслуги и, чтобы поставить Кесария на путь высших почестей, он дал ему звание квестора или хранителя царских сокровищ в Вифинии. Во время его пребывания в Никее, главном городе этой области, было в 368 г. страшное землетрясение; почти все жители погибли под развалинами своих жилищ. Один из немногих спасся Кесарий, выйдя невредимым из-под развалин своего дома. По этому поводу брат его Григорий написал ему следующее письмо: «для людей благомыслящих и страх не бесполезен... даже скажу – прекрасен и спасителен. Хотя и не желаем себе, чтобы случилось с нами что-нибудь страшное, однако же вразумляемся случившимся, потому что душа страждущая близка к Богу, и у всякого избегнувшего опасности сильнее привязанность к Спасителю. Поэтому, не станем огорчаться тем, что участвовали в бедствии, а напротив того, возблагодарим, что избежали бедствия, и не будем перед Богом инаковы во время опасностей, а инаковы после опасностей... Но живём ли на чужой стороне, ведём ли жизнь частную, отправляем ли общественную службу, – одного будем желать: последовать Тому, Кем мы спасены, и принадлежать к Его достоянию, немного заботясь о том, что малоценно и пресмыкается на земле. И тем, кто будет жить после нас, оставим такое после нас повествование, которое бы много служило к славе нашей, а много и к пользе душевной. Но это и есть урок самый полезный для многих, что опасность лучше безопасности и бедствия предпочтительнее благоденствия. Если до страха принадлежали миру, то после страха стали принадлежать Богу... Обо мне будь уверен, что усердно желаю и всего более молюсь – устроить нужное к твоему спасению и поговорить о том окончательно».
Святым словам Григория соответствовало такое же настроение души брата его Кесария, и вскоре, отвратясь от всего, что мир считает привлекательным, он посвятил себя служению единому Богу. Но земная жизнь его была непродолжительна. Вскоре после землетрясения он тяжко заболел и скончался. Останки его были перенесены и погребены в Назианзе. Брат его Григорий почтил его надгробным словом.
Изложив его прежде, можно дополнить его подробностями, характеризующими в особенности личность Кесария: – «рассмотрим ещё и то, – говорит Григорий, – Кесарий не будет начальствовать, но и у других не будет под начальством; не станет вселять в иных страха, но и сам не убоится жестокого властелина, иногда недостойного, чтобы ему начальствовать, не станет собирать богатства, но не устрашится и зависти, или не повредит души несправедливым стяжанием и усилием присовокупить ещё столько же, сколько приобрёл. Ибо таков недуг богатолюбия, что не имеет предела в потребности большего и врачует себя от жажды тем, что непрестанно пьёт... Кесарий не сложит новых речей; но за речи не будет в удивлении; не будет рассуждать об учении Гиппократа, Галлена и их противников, но не станет страдать и от болезней, из чужих бед собирая себе скорби; не будет доказывать положений Евклида, Птоломея и Герона, но не станет и сетовать о надмевающихся без меры невеждах; не станет показывать своих сведений в учении Платона, Аристотеля, Пиррона, Демокритов, Гераклитов, Анаксагоров, Клеаноов, Епикуров и ещё не знаю кого из почтенных стоиков или академиков, но не будет и заботиться о. том, как решить их правдоподобия. Нужно ли мне упоминать и о чём-либо другом? Но что, конечно, всякому дорого и желательно: у него не будет ни жены, ни детей. Зато и сам не станет их оплакивать, ни ими не будет оплакиваем; не останется после других и для других памятником несчастия. Он не наследует имения, зато будет иметь наследников, каких иметь всегда полезнее и каких сам желал, чтобы переселиться отсюда обогащённым и взять с собой всё своё. И какая щедрость! Какое новое утешение! какое великодушие в исполнителях! Услышана весть, достойная общего слышания, и горесть матери истощается, прекрасным и святым обетом – всё, что было у сына, всё его богатство отдать за него в погребальный дар и ничего не оставлять ожидавшим наследства. Уже ли и сего недостаточно к утешению?».
Сам св. Григорий имел однако же очень много причин сильно скорбеть о смерти Кесария, так как сверх боли утраты любимого брата на нём одном остались все заботы по управлению имениями своих родителей и Кесария, наследство после которого было назначено на дела благотворительные. Кесарий умирая говорил: хочу, чтобы всё моё досталось нищим. – «Как скоро умер он, – говорит св. Григорий о Кесарии, – один я терплю скорби и горести. Из имения, каким владел брат, иное поглотила разверзшаяся земля, когда и сам он был покрыт развалинами Никеи, а иное демон предал расхищению руками негодных людей... О Кесарий мой! И досточтимое имя! – прибавляет он, – как утренняя звезда блистал ты при царском дворе, занимая первое место по мудрости и кроткому нраву, имея у себя многих сильных друзей и товарищей; для многих изобретал ты врачевства от тяжких телесных недугов; многих своими благодеяниями избавлял от нищеты; но теперь ты умер и насытил многих псов, которые отовсюду обступили меня и лают»....
Это были люди, которые, по выражению св. Василия Великого, принявшего и в этом случае дружеское участие в положении св. Григория, «не боялись Бога, а может быть и вынужденные великостью бедствия, напали на него под предлогом, что Кесарий брал у них деньги. Убыток ему не тяжёл, – продолжает говорить Василий о друге своём Григории, – потому что издавна научился он ни во что ставить богатство», – но так как окружавшие Кесария перед его смертью недобросовестно воспользовались большей частью его имущества, то Григорию пришлось иметь много «оскорбительных и несносных беспокойств» при исполнении завещания его брата со стороны ложных заимодавцев Кесария, от каковых и просил св. Василий магистра Софрония защитить его кротчайшего и смиреннейшего друга...