Глава 4

Трудом Писание обыкновенно называет грех, так говорится: «под языком – его мучение и пагуба» («под языком его труд и болезнь») (Пс.9:28). Таким образом Елифаз говорит: «смотри, Иов, не сказал ли ты чего-либо в грех, и поэтому теперь так страдаешь?» Не сказал: «не сделано ли у тебя», а – «не сказал ли ты», потому что жизнь его была светла, и всюду на земле он имел много памятников добродетели. «Не сказал ли ты, – говорит, – этого, хотя дела твои хороши и добры, ведь случается, что грех состоит в словах».

Златоуста и Полихрония. Не сказал о том, что сделано им при богатстве, когда он мог помогать бедности, а о том, что принес некоторым пользу словами. А что, как он говорит, состоит в следующем: «Настоящее не соответствует древнему мнению: многократно поддерживавший других словами, поднимавший почти павших, что ты терпишь? Как ты не можешь перенести постигшее тебя страдание, а «поспешил», то есть приведен в смущение?» А употреблено это слово потому, что приводимые в беспокойство ускоряют шаг (σπεύδειν). «Помня собственные слова и принимая их в уважение, ты должен любомудрствовать не только при несчастиях других, но и при своих собственных». Обрати внимание и на то, что Иов, по свидетельству Елифаза, кроме других добродетелей, имел дар учительства и по милости Божией произносил слова увещания, которыми он ободрял и утешал находящихся в несчастии. Это не обидные слова Елифаза, но следующие далее произнесены без внимания к свойству утешаемого лица. Послушай:

А Акила: «терпение твое и простота путей твоих», напрасное выдумывает объяснение. Поскольку сказал: «ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня» (Иов.3:25), то и говорит, что этот страх был «в безумии» и «надежда» – от «злобы» сердца, так как немыслимо, чтобы ведущий добрую жизнь ожидал этого; «так ты сам обличил себя в том, что жизнь твоя была порочна; если ты надеялся на чистоту, то страх излишен».

Словами «от повеления Господня» дает понять: «не думай, что случившееся есть дело демонов или умысла людей; наказывает Бог; поэтому не подлежит сомнению, что это наказание справедливое».

Слова «глагол кий истинен бе в словесех твоих» показывают, что Иов многократно произносил изречения, достойные уважения, или побуждая других к соревнованию, или для объяснения божественного управления (η και ετέρας ενεκεν οιονομίας).

Хорошо сказал: «усматривает», показывая через это Его премудрость, чтобы не возвеличивало их превосходство природы, а были бы они совершенно подчинены Богу. Если и в них «усматривает недостатки», то есть, наказал оставивших свое жилище.

«Которые истребляются скорее моли» («Порази якоже молие»), то есть, поразил легко и самое внутреннее.

«Дхну» – то есть, не делая усилия: захотел только, и жизнь их окончилась. Сказано это в переносном смысле от обычая разгневанных, которые вместо того, чтобы делать выговор, надуваются. «Между утром и вечером они распадаются» («от утра... до вечера... не суть») сказано или потому, что Иов подвергся всему в один и тот же день, или чтобы показать, что Бог не имеет нужды во времени, когда наказывает нечестивых.

Что же? Разве пользуются особенным промышлением? Нет, поскольку ни земля, ни горы, так как лишены чувства: это, говорит, естественный предмет, бессильный избегнуть несчастия. Чтобы не сказал кто-либо, что праведен, говорит, что природа человеческая такова, не безгрешна. Таким образом, Елифаз приводит доказательство от природы и говорит, что человеку свойственно быть испытываемым посредством несчастий. Тотчас по рождении он обречен на труд, и вся жизнь полна работы и горя. Поэтому наша природа стоит ниже того, что производится землею и горами, как заключающая печаль в рождении и возрастании. Птицам дано беспечально летать и без труда собирать пищу; для человека это невозможно помимо труда.

Это первое Его благодеяние, которым поддерживается наша жизнь и показывается смена времен.

Это делает Бог, чтобы и слабый надеялся на лучшее, и беззаконник не превозносился, а велеречивый язык обуздался, и высокомерный смирился.

Если Он прекращает бедствие, приводит в противоположное этому состояние и дает наслаждаться глубоким миром, то это делает не по иному расположению, а по тому же самому.

То есть, не всегда творит то же; вначале попускает подвергаться испытанию, а после этого не делает испытания, так что нет надобности и избавлять.

Не маловажное, а весьма великое дело – избавиться от человека, не говорящего ничего доброго. Ничего нет хуже языка, он хуже, нестерпимее всякого навета, всякого меча.

Вообще, не только внешние будут относиться к тебе миролюбиво, но и дом будет наслаждаться большим миром, и находящиеся будут жить в согласии между собою и с тобою. А с миром внутри дома ничто несравнимо; какая польза от примирения с внешними врагами, когда внутри дома вражда?

То есть: «украшенный всем добрым, разделив близким своим наследство; так ты умрешь, достигнув благословенной старости и не имея недостатка ни в продолжительности времени, ни в необходимом для жизни».

о, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положили на весы страдание мое!

Оно, верно, перетянуло бы песок морей!

(Отвещав же Иов, рече:

аще бы кто веся извесил гнев мой, болезни же моя взял бы на мерило вкупе,

то песка морскаго тяжчайшии были бы).

Полихрония и Златоуста. «Аще бы» (ει γαρ) поставлено вместо: «о, если бы» (ειθε γαρ); «воплями» (»гневом») здесь называет печаль и страдание души, происходящее от несчастий; под «страданиями» (»болезнями») разумеются те, которые причиняют телу раны; указывая на силу страдания, сказал: «вместе» («вкупе»). А то, что говорит, состоит в следующем: «При виде чужих бед вы мудрствуете и, стоя вдали от моих несчастий, с уверенностью даете советы. Если бы возможно было мои страдания и болезни взять особо и как бы на весах взвесить с приморским песком, то они весили бы тяжелее, чем последний»; а сравнивает с морским песком, потому что он более влажен.

«Посмотри на несчастие: в глазах тех, которые должны бы пожалеть меня, я являюсь достойным ненависти и осуждения».

(«Не может бо утишитися гнев (η οργή) мой: смрaд бо зрю брашна моя, якоже воню львову») (Иов.6:7). Как бы стоя перед лицом вселенной, этот славный муж чрез постигшие его страдания обращается ко всем, чтобы с твердостью переносили все и не ослабевали при наступлении бедствий. Нет, нет ни одного человеческого страдания, переносящий которое не мог бы извлечь отсюда утешения. Рассеянные во вселенной страдания, соединившись вместе, обрушились на него. Какое же может быть извинение для не могущего с благодарностью претерпеть часть перенесенных им бедствий, тогда как он является переносящим не часть только, а все несчастия всех людей? Что может быть беднее Иова, который был беднее брошенных в бане, спящих на печной золе, и вообще всех людей? Эти имеют одежду, хотя разорванную; а он сидел голый, и ту единственную одежду, данную природой, покрывающую тело кожу – и ее во всех местах испортил диавол сильным гноем. Те покрываются хотя соломой; а он ночевал на открытом воздухе, не пользуясь простым прикрытием. Особенно важно то, что они знают за собой много худого, в чем себя могут обвинить (а сознание справедливости наказания служит немалым утешением в несчастье), он же лишен был и этого утешения и, проведши жизнь, исполненную добродетели, подвергся страданиям самых тяжких злодеев. Те с начала своей жизни привыкли к несчастью, а он неожиданно впал в бедность, и притом в самую крайнюю, равной которой нельзя найти. Что может быть беднее голого, не имеющего покрова? Даже и каким-либо куском земли он не мог распорядиться – сидел не на земле, а на гноище. Итак, одно это несчастие служит для людей причиной всех вместе бедствий. Второе после этого, или, скорее, прежде этого, несчастье составляет поражение тела. Кто испытал это? Постепенно тело у него истощалось, из членов его всюду вырывался источник червей; течение его не прекращалось; всюду распространялось большое зловоние; тело, постепенно разлагавшееся и при таком истощении предававшееся гниению, делало неприятною пищу, и у него явился странный и необычайный голод: он не мог принимать даваемую ему пищу. «Чувствую, – говорит, – смрад в пище моей, подобный смраду льва». Что тяжелее этого мучения? Сон не давал отдыха, пища не питала. «Подобный смраду льва» – говорит, потому что животное это особенно зловонно. Так как оно имеет от природы жадность, то Бог сделал его более отвратительным, чем других животных; говорят, что другие животные не употребляют остатки его пищи вследствие остающегося в них зловония его. Что может кто-либо сказать об этом голоде, новом и не могущем быть объясненным? Добровольным или вынужденным не могу его назвать, и не нахожу соответствующего названия этому виду несчастия; он отказывался от предложенного стола и не прикасался к бывшей пред глазами пище, так как зловоние, выходившее от ран на теле, уничтожало аппетит и самую пищу делало неприятной. Указывая на это, говорит: «Чувствую смрад в пище моей». Голодная нужда побуждала принимать пищу, – а большое зловоние, распространяемое телом, преодолевало силу голода. Поэтому, как сказал, не умею его назвать: добровольным ли – но он хотел вкушать предложенную пищу; вынужденным ли – но у него была пища, и никто не препятствовал принимать ее.

«Какую имею я силу, чтобы переносить это?» Следовательно, он терпит не потому, что крепок, а потому, что этого требует благочестие и страх Божий; иначе он наложил бы на себя руки; теперь это дело он предоставляет молитве, а не своей отваге.

И то, что ближние пренебрегают такими страдальцами, есть дело попущения Божия. Когда Он отступит и человек лишится Божией помощи, все делается для него враждебным и неприязненным. «Как вы обвиняете, – говорит, – подвергшегося многим бедствиям, оставленного всеми без помощи, огорчаемого и терзаемого тем, что неожиданно всюду изменилось для меня в противоположное?»

Златоуста и Полихрония. «Что говорить, – говорит он, – о ближних, что презрели? Даже усилили несчастия, и это – те, которые незадолго перед тем трепетали от моего имени?»

«Смотрите, – говорит, – не требуйте жестокого наказания. Если ничто другое, ни дружба, ни благодеяния, не делает вас сострадательными, то самый вид моих язв должен наполнить вас милосердием».

и избавьте меня от руки врага, и от руки мучителей выкупите меня?

(Что бо? Еда что у вас просих, или вашея крепости требую,

да спасете мя от врагов, или из руки сильных избавите мя?).

«Разве, – говорит, – был я чем-либо вам в тягость? Или обращался к вашему содействию против врагов моих? Разве просил помочь в бедности подарком? Ни прежде не имел в вас нужды, ни теперь; вы сами добровольно пришли, имея как будто намерение утешить. Что же вы поступаете, как враги?»

«Если я кажусь погрешившим в чем-либо, покажите мне». Они же не могли выставить ясных обвинений, а делали это просто по предположению. Ясно было, что он был человек добродетельной жизни; а что был не таков, выводили это из постигших его наказаний.

(Не от вас бо крепости прошу:

ниже обличение ваше словесы мя утолит, ниже бо вещания вашего словес стерплю.

Обаче яко на сира нападаете, наскачете же на друга вашего).

«Не прошу, – говорит, – о помощи вашей, не снисходите ко мне, не говорите, как желающие подкрепить меня, пристрастно, но обличайте меня смело, так как не боюсь ваших обличений и, имея чистую совесть, не удовольствуюсь словами, но, отвечая каждому, надеюсь одержать победу. Вижу, однако, что, не думая ни о несчастии, ни о дружбе, вы так нападаете на меня со своими обвинениями, как будто я совершенно лишился Божией помощи, и ни несчастие, ни дружба не смягчили вас. Но я, хотя бы вы стали на противоположную сторону, не оставлю спора, но буду возражать вам и приступлю к защите себя, так как за собой ничего не знаю.

Как раб жаждет тени, и как наемник ждет окончания работы своей

(Не искушение ли житие человеку на земли, и якоже наемника повседневнаго жизнь его?

Или якоже раб бояйся Господа своего и улучив сень? Или якоже наемник ждый мзды своея?).

«Разве, – говорит, – не является вам жизнь всех людей исполненною искушений и бед? И всякий человек не подобен ли поденному наемнику, работающему целый день, чтобы получить что-либо, или слуге, боящемуся своего господина и пользующемуся небольшим хотя отдыхом, или вообще наемнику, хотя и не поденному, после многих трудов получающему некоторую награду?»

Этим хочет показать тяготу и краткость жизни и говорит: «разве полна она только трудами, а вместе с этим и не опасностями?» Мне думается, что говорит о беглом рабе, находящемся постоянно в страхе вследствие бегства. На это указывают слова «жаждет тени» («улучив сень»), то есть принимающий под влиянием страха несуществующее за существующее и ищущий тени, которая бы укрыла его. А если жизнь есть испытание, то возможно ли, чтобы находящийся на испытании не впал в искушение? Таким образом: «Не за неправедность, а по свойству вещей следует терпеть то, что я переношу».

(Нощи же болезней даны ми суть.

Аще усну, глаголю: когда день?; егда же востану, паки: когда вечер?; исполнен же бываю болезней от вечера до утра).

Видишь тяжкое искушение ночью, которое само по себе ново и необычайно? Для всех других людей, хотя терпели бы без числа многое, хотя бы были в темнице, хотя бы закованы были в цепи, хотя оплакивали бы несчастия, хотя лишились бы некоторой части тела, хотя угнетались бы бедностью, болезнью, трудами и бедами, наступающая ночь приносит утешительное врачевство, освобождая тело от трудов, избавляя душу от забот. А для Иова в то время пристань сделалась утесом, врачевство обратилось в язву, облегчение сделалось усилением скорби. Ночь, дающая покой всем людям, была для него страшнейшей бурей. Убегал ото дня, как от волн, вследствие тех нестерпимых скорбей, а находил треволнение, вихри, подводные камни и утесы, почему снова искал волн, бывающих днем. Тяготясь тем, что было, желал того, чего не было, спеша вследствие страданий пользоваться промежутками. Поэтому и сам, говоря об этом новом страдании, взывал: «Когда ложусь, то говорю: когда день? Когда же встану, опять: когда вечер?». Скажи мне, почему? Во время дня естественно ты ищешь ночи, как дающей всем отдых от ежедневных трудов. А во время ночи, при тишине и забвении тех скорбей и забот, скажи мне, почему опять ищешь дня? Потому что ночь тяжелее дня, так как приносит не отдых от трудов, а усиление их, беспокойство и смятение. Указывая на это, он сказал: «ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня» («устрашаеши мя сониями и видениями ужасаеши мя») (Иов.7:14). Он приходил в ужас, имея ночью страшные видения и испытывая большой страх, волнение и потрясение; данная другим людям для отдыха, она была для него скорее умножением бед.

Словами «обливаю глыбы земли» («обливаю грудие земли») показывает, что он действовал, мне думается, уже не черепком, а делал это посредством комьев земли. Чрез все это он вразумляет, конечно, друзей и относительно терпения, и относительно устранения мысли, что он страдает за грехи, чтобы на основании чрезмерности бедствий они не думали, будто он так порочен, что обречен на такие страдания. Им нужно было подумать о том, что их касается, и так судить и о том, что касается Иова. Непрекращающиеся боли, и гной, и черви показывали вместе терпение и твердость.

Слова «жизнь моя быстрее празднословия» указывают, может быть, на скоротечность жизни, потому что она не останавливается, а течет, как беседа. Могут также означать и чрезмерность скорби, и что переносимые страдания приближают его к смерти. А перевод «быстрее скорохода» дает понять, что как те, прежде чем остановятся, бегут, так и слава, прежде чем достигнешь, улетает. «Прошла в тщетной надежде, – говорит, – жизнь моя». Почему? «Потому что трудился и не получил награды, потому что я в несчастии и не имею доброго конца». Затем, прекратив беседу с друзьями, обращается наконец к молитве и говорит:

не возвратится более в дом свой, и место его не будет уже знать его

(Аще бо человек снидет во ад, ктому не взыдет,

ни возвратится во свой дом, ниже имать его познати ктому место его).

Тем особенно удивительны эти слова праведника, что, не зная ничего о воскресении, он подвергался скорбям, перенося их с твердостью. Что он не имел ясного представления о тайне воскресения из мертвых, видно из того, что «сошедшему, – говорит, – через смерть в ад не дано, снова оживши, возвратиться в свой дом, но что исчезнет и память о нем, когда удалится из среды живых; умершему воскреснуть невозможно».

ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня

(Рекох, яко утешит мя одр мой произнесу же ко мне на_едине слово на ложи моем.

Устрашаеши мя сониями и видениями ужасаеши мя).

Что было с праведником, не было ни с кем другим, потому что ночь не приносила ему отдыха, а увеличивала дневные бедствия страшными ночными призраками. Что в сновидениях он страдал тяжко, послушай, что говорит: «для чего ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня»?» Какой железный, какой адамантовый человек мог переносить такие страдания? Если и каждое из них само по себе непереносимо, то подумай, какое смятение возбуждали они все вместе? Однако он все это перенес, и во всем, что произошло с ним, не согрешил даже устами своими, и притом не имея промежутка в несчастиях, а день и ночь будучи мучим страданиями. Не стану говорить о том, что он терпел во время дня; но и ночь не давала ему покоя. Поэтому сказал: «видениями пугаешь меня»: «и в самое, – говорит, – время отдыха, когда надеюсь освободиться от своих дум, уснуть и успокоиться, снятся мне страшные сновидения». Бывает это естественно в особенности с теми, которые подвергаются испытаниям во время дня, как говорит Екклезиаст: «как сновидения бывают при множестве забот» («яко приходит соние во множестве искушений» (πειρασμων) (Еккл.5:2). Возможно, что и диавол, показывая какие-либо страшные призраки, приводил его снами в страх и смущение. А этот блаженный, не удостоверенный в том, что против него действует диавол, приписывает и это, и искушения Богу. А и это было дело диавола, так как Бог ничего ему не причинил, а все сделано было диаволом.

Златоуста, Полихрония и Олимпиодора. «Не видишь ли, – говорит, – какая в творении правильность, какой порядок? Возможно ли, чтобы Бог произнес о ком-либо решение без суда? Создавший все в порядке и гармонии и положивший начало человеколюбию неужели в отношении тебя одного нарушил равенство правды и подверг тебя несчастию вопреки справедливости?» И так слегка он осуждает святого, как страдающего справедливо, за грехи, будучи одного и того же мнения с говорившим прежде, то есть, что несчастия всецело посылаются за грехи. А надлежало думать, что это бывает не только с порочными, но и с добрыми, безразлично, и что праведник, переносящий бедствия и скорби, делается еще более удивительным. Поскольку не мог обличить его в грехе, обращается к сыновьям (εις τους υιους) и говорит:

а мы – вчерашние и ничего не знаем, потому что наши дни на земле – тень

(Вопроси бо рода перваго, изследи же по роду отцев:

вчерашни бо есмы и не вемы: сень бо есть наше житие на земли).

Что говорит, состоит в следующем: «Так как мы кратковременны, то спросим старых, и они скажут, что как траве нельзя вырасти без влаги, так невозможно сохранить благополучие без правды, что благоденствие беззаконников не может быть прочным, и что за грехи – наказания».

(Отвещав же Иов, рече: воистинну вем, яко тако есть).

Какой смысл выражают эти слова? «Знаю, – говорит, – что нечестивые погибают, а праведные не погибают». Видишь, что он нисколько не осуждает Бога в несправедливости.

«Разве то, о чем я прежде сказал (Иов.5:9), не велико, разве не принадлежит к неисследимому, хотя это видимо? А не тем ли более невидимое?» Смотри: нигде не говорит о существе, а только об Его действиях. «И к чему, – говорит, – указывать на каждое из них? Дела Божии велики, непостижимы и бесчисленны!

Это и Бог говорил о нем: «ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно» («ты же рекл еси имения его погубити вотще») (Иов.2:3). Что удивляешься, если он говорит то, что сказал Бог; что «всуе», не потому, что согрешил, а что ничего не выйдет из этого истязания и наказания.

то и тогда Ты погрузишь меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои

(Аще бо измыюся снегом и очищуся руками чистыми,

доволно во скверне омочил мя еси, возгнушася же мною одежда моя).

Златоуста и Олимпиодора. У древних был обычай очищать нечистоту тела в бане; был и такой древний обычай, когда хотели показать, что не имеют участия в каком-либо грехе, то мыли руки говоря: «невиновен я» (Мф. 27:24) – в таком деле, как сделал Пилат относительно Спасителя; и Давид воспевал: «буду омывать в невинности руки мои» («умыю в неповинных руце мои») (Пс. 25:6). Итак, он говорит, что хотя бы он был чист, эти сильные испытания и наведенные наказания показывают, по составившемуся понятию, что он замаран и нечист, так что и прикасающийся к его одежде считает себя осквернившимся; каждый думает, что он так страдает вследствие множества грехов. А говорит об этом потому, что друзья его в доказательство его греховности указывают на то, что с ним произошло. Что же, как говорит, состоит в следующем. «Примером нечестия я представляюсь всем – почему же не умер?» (Иов.9:29) Ведь нечестивый должен быть взят из среды живых, чтобы не был учителем для других. Хотя бы я был чище солнца, на мне лежит не случайное пятно. Даже и те, которые столь близки, как одежда к телу, и они возненавидели меня, по причине наказания; так отвратились от меня, как от грешного и преступного, как от нечистого. Отвратительным стало у меня и тело -это значит: «одежда». А могут быть слова «возгнушаются мною одежды мои» понимаемы и так: «от меня бежит и одежда, как бы возненавидевшая меня»; то есть, он как бы говорит, что не может и одеться, потому что тяжко изъязвлен.

Видишь ли, что хочет судиться не потому, что хорошо поступает, а потому что «побуждает меня к этому самое страдание – боюсь, чтобы не повредило – некоторые могут подумать или то, что Ты не промысляешь о людях, которых создал, или что порочные пользуются у Тебя особенным благоволением и желания их особенно угодны Тебе».

Златоуста и Олимпиодора. «И я знаю, что не поступал нечестиво, но может быть, я сделал что-либо нечестивое по неведению; когда Ты будешь наказывать, никто не может оправдаться. Но если, по моему разумению, я не поступал нечестиво, знаю, что Твоей воли невозможно избежать». То есть: «хотя за собой не знаю ничего худого, но да владычествует воля Твоя, которая лучше нас знает то, что нам нужно».

Златоуста и Олимпиодора. «Я, – говорит, – дело рук Твоих, хотя грешник». Видишь, как и Творцом признает Бога, и умоляет пощадить собственное создание.

Признавая Его, следовательно, виновником творения и промышления и Господом, обращает слово в молитву, умоляя памятовать о слабости и недолговременности человеческой природы и о том, что в начале по благости создал и, прогневавшись, наказал смертью и говорит:

Кожею и плотью одел меня, костями и жилами сшил меня,

жизнь и милость Ты даровал мне, и попечение Твое хранило дух мой?

(Или не якоже млеко измелзил мя еси, усырил же мя еси рaвно сыру?

Кожею же и плотию мя облeкл еси, костьми же и жилами сшил мя еси:

живот же и милость положил еси у мене, посещeние же Твое сохрани мой дyх).

Семя, из которого образуется животное, называет выдоенным молоком, и как выдоенное молоко делается сыром, так и семя, вылившееся и сгустившееся, делается естеством (φυσις); это – первое состояние зародыша. Семя, положенное в ложесна утробы, когда подобно сыру сгустится и уплотнится, делается естеством, затем оно образуется или, как говорит Писание, "изображается» (εξεικονιζεται) (Исх. 21:22–23) и принимает как бы образ; жидкое естество сгущается и положенное в утробу разделяется на кожу, мясо, кости и жилы; эти отдельные части сами по себе, когда есть душа, имеют жизненное развитие, а когда она выходит, остаются без движения. «И не только дал мне жизнь, – чем указывается собственно на творение, – но и сотворил милость со мною, – под которою разумеется промыслительная благодать, – во всю жизнь я наслаждался Твоим промышлением». Это и значат слова «попечение Твое хранило дух мой» («посещение... Твое сохрани мой дух»), то есть: «и после происхождения, благодаря Твоему промышлению, я пользуюсь жизнью». И вообще, через то, что перед тем и здесь говорится, показывает весь ход и гармонию телесного состава.

И сам он сказал: «воистину знаю, что нет смертного, который был бы чист пред Господом» (Иов.9:2). Видишь, как приписывают ему противоположное тому, что он говорит.

Златоуста и Олимпиодора. Так как те много мудрствовали, как имеющие познание о Боге, то поэтому показывает, что вся тварь знает Творца, и что это известно не только людям, но и бессловесным, и самой неодушевленной земле: «Что вы ведете себя, как будто сказали что-либо важное и достойное удивления? Нечестивый должен, конечно, погибнуть, и это всякий знает». Для большего посрамления Софара сказал гиперболически: «Спроси бессловесных и неодушевленных тварей, которые, хотя не говорят, но как бы звуками голоса возвещают славу Божию. Ведь они чувствуют силу Божию и, подобно одаренным речью, скажут, что Творец есть Бог всего, непостижимый в премудрости, карающий злых, что в Его власти находится все, и жизнь живущих, и смерть, что Он легко приводит в исполнение хотения Своей воли о каждой твари, все содержит и управляет и жизнью бессловесных, и духом человека. А если бессловесные, будь одарены они речью, так возвещали бы о Боге, то тем более человек, которому также врожден разум, как несомненно принадлежит горлу способность различать пищу, а уху – звуки». Некоторые из списков вместо: «ухо» имеют: «разум» (νους); по ним, говорит, следовательно, что как все мы имеем горло для различения пищи и всем людям свойственно питаться, так получили мы и ум для познания Бога, могущий понимать Его премудрость и силу (потому что ум различает мысленное, а чувство – чувственное) и нам всем дана способность познавать Творца всего Бога.

Златоуста и Олимпиодора. Мне кажется, что он упрекает их: «Не думайте, – говорит, – что вы все постигли; если мы имеем ум, способный рассуждать, то нуждаемся, однако, в продолжительном времени, чтобы постигнуть; разумный, старясь, успевает в премудрости». А может быть, он хочет сказать: «знаю, что слышу, и имел время для приобретения знания». Акила перевел: «в старцах мудрость»; Симмах: «в долговечных». Мудрость у людей достигается трудом и приобретается временем, а у Бога – по желанию.

Праведник постепенно раскрывает своим совопросникам учение о промысле. Хотя и они говорили о промысле, но впадали в противоречия. Он говорит, что воле Его кто мог противостать? Одного можно найти в бедности, другого – в беде, третьего – мучимым болезнью, и вообще, можно встретить различных людей, впавших в различные несчастия, согласно с волею Божией, и никого, кто мог бы изменить это решение. Это подтверждается затем многими известными примерами.

Если удержит дождь, все погубит засухой, как при Илии; а если наведет его на землю, как во время Ноя, то потопит и погубит живущее на ней. Показывая затем, что разумного объяснения того, что в каждом отдельном случае совершает Бог, никто не может дать, кроме Него, говорит:

То есть, Ему одному свойственно все делать по разуму; так естественно и бывает, поскольку, владычествуя над всем, имеет несказанную силу. «У Него... ведение и разум», самое точное знание всего существующего и премудрое управление.

Златоуста и Полихрония. И это действия промысла. По Божественной воле и суду и советники отводимы бывают в плен, и судьи переселяются. Вероятно, говорит это не о взятых в плен во время войны, но о гордящихся проницательностью, как бы говоря: поражает и мудрых, низвергает и отличающихся уменьем рассуждать, и тех, которые указывают другим, что нужно делать, приводит в такое состояние, что становятся неспособными понимать правильность своих действий и впадают в неразумие. Такое понимание выражают и Акила, и Симмах: первый говорит: «отводящий советников в добычу», а второй: «приводящий советников в неразумие». Смотри, как, показавши непобедимую силу Божию, изображает Его высшим по мудрости; речь же свою разделяет между теми, которые славны в жизни, и теми, которые велики по благочестию.

Златоуста и Олимпиодора. Если кто произносит слова, не имеющие смысла, то ему лучше бы молчать, молчащий скорее будет принят за умного, чем говорящий. Таким лучше молчать, чем бесчестить себя такими словами, потому что молчание дает основание предполагать мудрость; сделавший себя немым будет казаться умным; а болтливость оскорбляет страдающего. Ты же, богобоязненный, не колеблись в этих словах, а подражай более святым, зная, что это сатанинские козни и что диавол действует чрез злословящих, чтобы отклонить тебя от веры и помешать доброму намерению. Он, лукавый, видел, что страдание не причиняет тебе вреда, а еще более выставляет тебя пред Богом; оставление же намерения много повредит. Чем больше он искушает тебя, тем более преуспевай в добродетели; чем больше понуждает тебя к малодушию, тем более возвышайся духом, терпи и говори: «все это пришло на нас, но мы не забыли Тебя» («сия вся приидоша на ны, и не забыхом Тебе») (Пс. 43:18). Если так укрепишься против искушений, то диавол со стыдом обратится вспять, а Владыка всего вспомнит о тебе, вдвойне вознаградит тебя здесь, и после этого услышишь: «Добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю» («рабе благий и верный: о мале был еси верен, над многими тя поставлю») (Мф.25:21). Помни о терпении Иова, не изменившегося ни во время радости, ни во время искушения, твердо сохранившего высоту духа в том и другом положении дотоле, пока не получил от Бога двойную награду и пока не было ему дано ему свидетельство в том, что он все претерпел, чтобы явиться для всех праведным.

(Умолчите, да возглаголю, и почию от гнева.

Вземля плоти моя зубами).

«Как кусающие свое тело при несчастьях достигают через это облегчения, так и я, говоря это». Ты видишь, что это не слова считающего себя праведником, а некоторое облегчение скорби со стороны того, который посредством слова укрепляет тело и облегчает душу.

«Хочу, – говорит, – судиться; не уклоняюсь от судилища и знаю, что не буду осужден». Убеждая друзей слушать его слова, для большего склонения их к этому удваивает просьбу, так как он видел, что они с трудом выносят обличения, которые он открыто и прямо высказывает вслух их. Удваивая «выслушайте», он или указывает на отсутствие бодрости, или хочет возбудить внимание, чтобы лучше слушали, так как бывает иногда, что звуки голоса действуют на слух, а не слышат, потому что не прилагают внимания. Поэтому и Спаситель, возбуждая слушателей к надлежащему вниманию, говорил: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» («имеяй уши слышати да слышит») (Мф. 11:15).

«Может быть, опасаешься меня, не зная хрупкости моей природы, по которой я не отличаюсь от листа или травы, носимых ветром? Почему же, Владыка, произнес надо мной такой приговор?» Выражение «пишешь на меня горькое» («написал еси на мя злая»), то есть, несчастия, есть метафора, взятая от обычая царей объявлять приговор письменно. «Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?» («Или яко лист движим ветром убоишися; или яко сену носиму ветром противляешимися») (Иов.13:25) «Преследуешь» («Противляешимися») вместо «налагаешь наказание как противляющемуся». То есть: «как господин мятежного раба, Ты с властью определил мне наказание», – это значит: «написал»; так сказал, соблюдая благоприличие, свойственное Владыке.

Опять говорит о тяжести несчастия; опять изображает слабость природы. Но почему привел мех? Потому что мех пуст, как содержащий только воздух, отчего у многих явился обычай говорить, что мы – мех надутый. «Итак, не смотри, – говорит, – на объем и на растянутую кожу, но обрати внимание на то, что внутри, и увидишь большую пустоту».

Ризой, съеденной молью, означает телесные страдания, которыми не меньше, чем молью, съедается и разрушается тело.

(Кто бо чист будет от скверны? Никтоже,

аще и един день житие его на земли).

Видишь опять обращающего внимание на природу человека и стремящегося освободиться от нее не по причине ее слабости и кратковременности и не потому, что жизнь исполнена печали, а потому, что невозможно быть чистым.

но человек уснувши не встанет, доколе не обветшает небо, пока не пробудятся от сна своего

(Временем бо оскудевает море, река же опустевши изсше:

человек же уснув не востанет, дóндеже не будет небо сошвено, и не возбудятся от сна своего).

Как в предшествующих словах человек изображался умирающим скорее растений, так и здесь он является более кратковременным, чем море и река, так как и море, и река не прерывается, а человек подвержен этому. О, если бы так было, что мы умирали бы и снова возвращались к жизни! Но этого нет. Море оскудевает и снова наполняется, то возрастает, то убывает; реки пересыхают и снова текут. А человек, если умрет, не возвращается к жизни. Это к объяснению слов. А по иносказанию (κατ’ αλληγοριαν), «для дерева есть надежда» («есть... древу надежда») (Иов.14:7), то есть, человеку. Если человек падет, но покается и будет оставаться на земле благочестия и «на камне» («на камени») (Иов.14:8), то есть в благочестивой вере, то от воды возрождения или слез покаяния он снова возрастет; а кто умрет в отступлении и грехе, тот не имеет доброй надежды. В будущем веке грех, образно называемый «морем», уничтожится; диавол и его искушения прекратятся, а умершие не исчезнут, ожидая воскресения.

Ужели мудрый будет давать разумный ответ на ветер и наполнит болезнью чрево, (πόνον γαστρός)

защищаясь речами недолжными и словами беcполезными?

(Отвещав же Елифаз Феманитин, рече:

еда премудрый даст ответ разумен на ветр, и наполни болезнию чрево,

обличая глаголы, имиже не подобает, и словесы, ихже ни кая польза?).

Поскольку Иов сказал: «И у меня есть сердце, как у вас» (Иов.12:3), и: «сколько знаете вы, знаю и я: не ниже (ουκ ειμι) я вас» ("несмь неразумне... вас») (Иов.13:2), то на основании этих слов Елифаз и нападает на него. «Вот, – говорит, – что отвечает мудрый, говорящий, что все знает! Наполнил болезнью чрево», – т.е., для своего утешения сказал эти слова и полон страдания. В укор говорит это Иову, порицая его за две вещи – за то особенно, что мудрый не выставляет напоказ мудрости, а потом и за то, что Иов сказал, как обличающий их и как, конечно, поистине страдающий и поражаемый в утробу ума (это и значат слова «наполнит болезнью чрево»), но сказал напрасно, бесполезно и без всякой надобности. «Ни того, ни другого мудрый не делает, а поступает обратно этому, и ответ дает разумный. Если как ревнитель скорбит за истину и хочет кого-либо обличить, то не произносит напрасных слов, какие не нужны, чтобы наполнить болезнью чрево, и не говорит оскорбительно, чтобы удовлетворить болезни и жару своего ума, что ты сделал».

Поскольку Иов сказал: «Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой» («колицы суть греси мои, ...научи мя») (Иов.13:23), то ввиду этого Елифаз обличает его во множестве грехов и гворит: «знай, что по сравнению со своими грехами ты легко наказан и не понес возмездия, равносильного беззакониям». Затем, так как не может указать ни одного греха Иова, пытается осудить его на основании слов и говорит:

То есть показание, обличение, свидетельство для других людей в том, что всем так должно страдать. «И это, – говорит, – нисколько не удивительно, потому что несчастен конец всех нечестивых», то есть, показанием нечестия людей служит смерть, то есть, постыдный конец покажет их участь. Как благоденствие поставил знаком праведности, так несчастие – признаком порочности. «Смерть – свидетельство о нечестивом», то есть, явная, очевидная и никому не неизвестная. А если хочешь, то подумай и о том, что преуспеяние во зле производит смерть, не общую, а карательную.

Олимпиодора и Златоуста. «Не довольно того, что я подвергаюсь наказанию, но и кажусь бессмысленным; наказание измучило меня, растерзало, сгноило, так что немногим отличаюсь от лишившихся разума». А, может быть, говорит и то, что Бог попустил друзьям думать, что он сделался бесчувственным в страданиях, – «безумный» употребил вместо: «бесчувственный», поэтому прибавил к тому "согнившим», так как сгнившие члены теряют чувствительность.

Как бы так говорит: «Да услышит это Бог, да видит это Бог; вняв мольбам моим и, помиловав плачущего, да остановится в наказании меня, тяжко пострадавшего!» И это для тебя, славный муж, было исполнено. Твою борьбу видел великий Раздаятель венцов, твои мольбы услышал, на твои драгоценные слезы призрел, поэтому и сделал известною причину борьбы. А капание (или проливание) слез пред Господом бывает с теми, которые блаженно плачут.

доколе будете утомлять душу мою..?

(Отвещав же Иов, рече:

доколе притрудну творите душу мою).

Смотри, как друзья не только не приносят утешения, но поступают вопреки этому, содействуя и помогая диаволу и поражая силу праведника. Поэтому прибавляет:

То есть, «стараетесь возражениями опровергнуть мои оправдания и, по примеру неприятелей, вместо стрел пускаете слова, пока, сломив силу души, не одержите неправильной победы. Не довольствуясь тем, что произошло, и теперь втроем, как бы одними устами, говорите одно и то же».

Велико искушение диавола: оставшиеся у него из домашних делали несчастие более тяжелым, чем удалившиеся: последние ничего затем не делали, а те поносили, не слушались, говорили против него и делали прочее, на что указывает далее:

«Избегать, – говорит, – стали меня те, с которыми прежде беседовал, и любившие прежде сделались врагами. Собеседники, видя происшедшее со мной и меня, нуждающегося в их утешении, стали избегать меня, как отверженного, и близкие прежде, нуждавшиеся в моей помощи и даже облагодетельстованные мною стали худо относиться ко мне». Об этом и Давид воспевает: «И воздали мне злом за добро и ненавистью за любовь мою» («положиша на мя злая за благая, и ненависть за возлюбление мое») (Пс.108:5).

Вот и написано, не железным резцом, а гораздо лучшим, чем просил; то, если и написано, истребило бы время, а это начертано долговечнее (μειξονως).

«О, если бы, – говорит, – Бог воскресил кожу мою, переносящую это!» Отсюда мы научаемся церковному догмату, что тело, подвергавшееся искушениям и мучениям, воскресает с душой, чтобы наслаждаться вместе славою. Поэтому сказал: "терпящую это», – потому что несправедливо одному терпеть, а другому воскресать. Следовательно, он знал, мне думается, о воскресении и о воскресении тела, если не скажет кто-либо, что воскресение есть освобождение от угнетавших его бедствий. Хорошо же указывает сообразную с разумом причину перемены. «Он, – говорит, – поразил, Он и исцелит; Он подверг мучениям, Он и освободит от страданий и это жалкое тело». Избавив потом когда-либо от множества страданий, даст отдых от надлежащих трудов. Феодотион, переведши: «близкий родственник (ο αγχιστευς) мой жив и напоследок станет на прахе», располагает соединять вместе оба стиха и читать так: «так как знаю, что вечен имеющий освободить меня на земле, восставить (αναστησαι) кожу мою, терпящую это». А смысл такой: «Вечен Бог, «мы... род» которого (Деян. 17:28); разрешив меня через смерть в землю, снова возбудит из земли через воскресение»; или: «и разрешив, то есть, освободив от болезни, опять обновит кожу мою, поврежденную гноем, так как он наводит болезнь и снова восстановляет, умерщвляет и животворит, почему присоединяет: «ибо от Господа все это свершилось надо мной» («от Господа бо ми сия совершишася»).

А если веселие их составляет страшное падение и радость их – погибель, то в чем, скажи мне, мы будем полагать эту погибель, в чем скорбь и уныние?

И отсюда с несомненностью видно, что наказание Богом послано, если худшие господствуют над высшими и отверженные берут верх над сильными. Вместо «воспламенят болезни» Акила перевел: «обратят», а Симмах: «нанесут».

Об этом и Давид говорит: «Вот эти грешники вечно благоденствуют и удержали богатство" («се, сии грешницы и гобзующии в век удержаша богатство») (Пс 72:12). И здесь говорит Иов: не тому только нужно удивляться, что за порочность получают такие награды, а и тому, что самое благоденствие делает их худшими.

Так человеколюбив, что, и судя нас, позволяет говорить Ему, как судящемуся с нами, о чем хочешь. Так говорит в книге Исаии: «придите – и рассудим» («приидите и истяжимся») (Ис.1:18). А это «рассудим» значит: «если ты имеешь обличить Меня в том, что Я сделал не надлежащее, говори; и Я скажу то, что имею; осуждая тебя, покажу тебе, что ты заслуживаешь быть наказанным».

Тогда высказал бы свое дело (вместо этого опять Симмах: «предложу пред Ним суд») и уста свои наполнил бы оправданиями.

И узнал бы врачевания (Симмах: «слова») какие Он мне скажет, и ощутил бы, что Он мне откроет.

Ужели Он со всею силою выступит против меня? (Симмах: «судится со мною») А потом не воспользуется ли угрозою мне? (Симмах: «только Он да не преследует меня»)

Однако, истина и обличение – от Него, и Он до конца доведет мое дело.

(Кто убо увесть, яко обрящу Его и прииду к кончине?

Реку же мой суд, уста же моя исполню обличения.

Уразумею же исцеления, яже ми речет, ощущу же, что ми возвестит.

И... со многою крепостию найдет на мя, посем же не воспретит ми.

Истина бо и обличение от Него: да изведет же в конец суд мой.)

В этих словах содержится следующая общая мысль: «Кто поможет мне в том, чтобы Бог выслушал меня и ответил мне, так как оправдал бы меня?» А в частности: «О, если бы, – говорит, – обрести Бога, о, если бы достигнуть до Божественного престола, предстать, беседовать с Ним, состязаться и получить оттуда решение! О, если бы, находясь у этого Божественного престола, я выплакал все, что я претерпел, сказал бы и то, что пережито мною, чтобы, говоря пред Ним, что я сделал и что выстрадал, по собственному опыту узнал, какое произнесет Он решение, какое укажет врачевство против моего неведения и наступит ли сильно, подвергая еще более тяжкому наказанию, или оставит угрозу! Если даже и употребит против меня большую силу и угрозу, то знаю я, однако, что у Него истина и что нелицеприятно делает обличения, то есть, решения, и убежден, что если бы я видел Его, получил бы решение, дающее победу над вами». «До конца» («В конец») сказал вместо: «совершенный», так как по-еврейски «конец» и «победа» означаются одним словом; поэтому некоторые из псалмов вместо: «в конец» надписываются: «побеждающему» (νικοποιψ). «Итак, я хотел, – говорит, – узнать, что скажет мне Бог и будет ли также наказывать меня». А это говорит не как обвиняющий Бога в несправедливости, а как обличающий друзей, не имеющих здравого понятия о Нем. Видишь, как он получил то, чего просил: удостоился Божественной беседы и ответа, – это именно изложено в конце книги.

«Он видел путь мой и то, что я всегда старался повиноваться Ему; но кто может противоречить Ему, когда Он произносит суд? То, в чем я убежден, состоит в следующем: да будет при всем этом то, что угодно Богу, и никто да не противится Его судам. Если Он осудил меня, поступавшего справедливо, и решил подвергнуть меня таким страданиям, то кто может противоречить? Совершенно никто. Он имеет силу, сопутствующую воле, и Его намерение исполняется. Не требуй у меня отчета в Божественном промышлении. Одно знаю, что за собой ничего не сознаю. А если подвергаюсь бедствиям, не осуждаю Божественного управления; но, не зная причины, говорю, что сделал то, что восхотел, и падая ниц покланяюсь, не помышляя больше ни о чем».

«Не согрешил», – говорит; что же это значит? Богу принадлежит право наказывать не только за грехи, но и помимо их.

ибо я не знал, что найдет на меня тьма, пред лицом же моим покроет мрак.

(Господь умягчил сердце мое, и Вседержитель потщася о мне:

не ведех бо, яко найдет на мя тма, пред лицем же моим покрыет мрак.)

«Не по человеческому порядку, – говорит, – произошло это неожиданное несчастие; думаю, что это удар от руки Божией». И хорошо сказал: «пред лицем моим», так как это не общий мрак, а моей печали.

Об его разумении будем делать заключения в двух отношениях: на основании молчания и его слов. Чтобы кто-либо не сказал: «Почему ты в самом начале не состязался с нами о Боге?», он указал на свой возраст и говорит, что молчал, ожидая услышать что-либо возвышенное и достойное удивления. Смотри, как был не честолюбив, как уступал тем первенство.

Этими словами говорит: «Когда вы опровергали Иова, опровергали не так, как следовало», или – «затем умолчали?». Совершенно же, говорит, не сказали того, что поступили мудро, став на сторону Бога и произнеся за Него речи. Не менее погрешили в том, что не могли опровергнуть Иова и позволили говорить ему это; с вашей стороны и это не умно. Не можете сказать и того, что от Бога вы получили благодать и мудрость, как защищающие Его, потому что вы побеждены Иовом.

И как я ждал, а они не говорят, остановились и не отвечают более

(Ужаснушася, не отвещаша ктому: обетшаша от них словеса:

терпех, не глаголах бо, яко сташа, не отвещаша).

Некоторые говорят, что эти два стиха принадлежат не Елиусу, а писателю, внесшему в середину его слов указание на молчание друзей. А я говорю, что и они принадлежат Елиусу, только имеют вид речи, называемый апострофом: он говорит о них (о друзьях) так, как будто вел беседу с другим. Так как они побеждены были словами Иова и молчанием показали негодность и бесполезность прежних речей, то поэтому он и говорит. Поэтому и присовокупляет: «а я терпел и не говорил», думая, что они могут возразить. А когда остановились и не могли идти далее, отраженные словами Иова, он начал говорить.

Здесь показывается, что Елиус, прежде сильно желая говорить, сдерживал себя; терпел и готов был разорваться, так что нужно было большое терпение. Иметь силу удерживать речь составляет в особенности дело мудрости.

Но никто не говорит: где Бог, Творец мой, Который дает песни в ночи

(От множества оклеветаемии воззовут, возопиют от мышцы многих.

И не рече: где есть Бог сотворивый мя, устрояяй стражбы нощныя?).

Златоуста и Оригена. Не видишь ли, что все, как в войске, установлено, каждый предмет с наибольшею точностью остается в надлежащем порядке, ничто из всего находящегося в мире не переступает своего предела и не попадает на чуждые места? Taк, когда люди спят, никто не строит козней; когда звери выходят, тогда они спят. Смотри же: хвалы Богу и гимны выражает Елиус, когда говорит: «Который дает песни в ночи» («устрояяй стражбы нощныя»). Хочешь знать, как Бог «дает песни в ночи»? Весь этот век есть ночь, есть тьма; свет соблюдается для тебя; ныне видишь «как бы сквозь тусклое стекло« (»зерцалом«) (1Кор. 13:12), а свет увидишь некогда. Итак, ночь этот век, и нужны поставленные на эту ночь »стражбы", чтобы назначенные на время ночей стражи охраняли находящихся в ночи от разбойников, зверей и врагов. Кто эти стражи? Ополчающиеся ангелы (Пс.33:8).

Олимпиодора и Златоуста. «Помысли, – говорит, – о величии Бога, если разум может вместить Его славу. Что же ты хочешь судиться со столь великим, когда не можешь по достоинству прославить Его, и при том, когда Он наказывает тебя? Если бы Он сел, – говорит, – на судилище и положил законы, ты не восхвалил бы Его, не прославил бы Его по достоинству при том, что произошло ныне с тобою, когда ты думаешь, что терпишь обиду и наказание. То, что нельзя по достоинству прославить Бога, не великое дело. А то, что имеющий искать у Него суда не может при том, что постигает нас, прославить Его по достоинству, имеет большую важность».

Так как облако есть символ неба, то, желая поставить пред Иовом самое небо, как Свой престол, Бог приблизил его (облако) к нему, чтобы возбудить его ум и убедить в том, что голос несется свыше, как и на очистилище ковчега; это, думается мне, было и на горе, когда явилось облако, чтобы узнали, что голос был свыше.

Смотри, что делает. Эти слова приводят, мне кажется, к заключению, что у него на уме было нечто другое. Поскольку мысль Иова занимало многое, чего он не осмеливался высказать, то наперед от этого освобождает его и показывает, что промышляет о делах человеческих и все ясно видит. Начинает речь от того прежнего, что особенно было непростительно. Ведь, если тяжко и нестерпимо было то, что осмелился сказать, то тем более – то. Поэтому предлагает врачевство к этому прежнему. «Кто сей?» – говорит, вначале показывая расстояние между Богом и человеком и как бы говоря: «Скажи Мне, кто решается скрывать от Меня, точно знающего сокровенное? Разве это не слова, если ты не произнес их? Родилось в уме и стало словом. Поэтому напрасно скрывать то, чего нельзя скрыть». Видишь, как говорит кротко, исправляя и обличая.

Так как Иов удручен был печалью, то этими словами восставляет его, чтобы мог внимать тому, что будет сказано. Начинает речь вопросом, имеющим особенно обличительный характер, и показывает, что все сотворил премудро и разумно, и что несвойственно совершившему столько великого с премудростью предоставлять человека, для которого все создал, случайным тяжким страданиям. Действительно, мы узнаем здесь неизреченные тайны. То, что сказано Иову, сказано ему не более, чем нам. «Препояшь ныне чресла твои, как муж». И нам нужна такая же готовность и воскрешение духа.

Что ты говоришь, вопрошает? «Утвердив для тебя землю с такою тщательностью, Я ли презрю тебя, для которого её создал?» Поэтому не говорит о премудрости при создании человека и искусстве в его образовании, но из обилия премудрости в творении земли и неба показывает, что если мир ради тебя наслаждается таким промышлением, то не тем ли более ты? Не сказал: «Когда Я творил», но – «когда полагал основания», потому что то самое было делом великого искусства, чтобы землю, не имеющую ни основания, ни подпоры, ни поддержки, поставить, и это огромное тело так устроить и прочно утвердить, чтобы в течение такого времени оно не поколебалось.

Да, не просто и не случайно сделалась земля такою, а мне думается, что, если бы что-нибудь было прибавлено, было бы излишним, и равным образом, если бы отнято было, повредило бы ей. На это и указывают «меры» и «вервь».

Здесь показывает, что море так надежно расположил, как будто оно связано; вследствие этого – надежность.

В дальнейших словах показывает легкость – именно, прибавляет: «чтобы она охватила края земли и стряхнула с нее нечестивых» («Оттрясти нечестивыя от нея») (Иов.38:13). Говорит о разбойниках, гробокопателях и всех других, пользующихся ночью для своих худых дел. Они при появлении света на земле открыто не выступают, а стряхиваются с нее и удаляются, так как ненавидят свет, обличающий их.

Олимпиодора, Севера и Златоуста. «Разве, – говорит, – ты, Иов, взявши прах, смоченный водою, из земли создал человека? И украсил его словом, как Я? И открыл мир красоты?» Из этого видно, что другие (животные) не имели разума (φπ λπγйκπν), который дал человеку, как преимущественный дар, потому что «словесным» («глаголивым») называет разумное животное. »Посадить на земле» – значит повелеть господствовать над всем на земле. Что касается меня, то удивляюсь Богу в двух следующих отношениях: что человеческое тело создал тленным, и что в тлении показал Свою силу и премудрость, так как слабая сущность особенно показывает богатство и силу искусства: глине и пеплу Он дал такое стройное устройство и вложил такие чувства, столь различные и разнородные, которые могут и любомудрствовать о стольких предметах. Из земли, из того вещества, из которого делаются только черепица и кирпич, Он сделал такой прекрасный глаз и сообщил ему такую силу, что при помощи небольшого зрачка он видит и обнимает столько предметов.

которые берегу Я на время смутное, на день битвы и войны?

(Пришел же ли еси в сокровища снежная, и сокровища градная видел ли еси?

Подлежат же ли тебе в час врагов, в день браней и рати?)

Златоуста и Олимпиодора. Называет сокровищницами (ηζυβχcπχτ) не потому, что это место хранения, а потому что, как бы извлекая из сокровищниц, Он показывает это, когда хочет. «Итак, видел ли ты, – говорит, – как Я приготовляю снег и град, когда их не видно? Или можешь ли ты употреблять их против врагов, что Я могу делать?» Видишь: хочет показать благовременность – то, что это происходит не просто, а вовремя. Он пользуется снегом и градом против врагов и когда хочет кого-либо наказать. Потом подробно говорит обо всем прочем – разумею дожди, иней и ветры.

Видишь и отвечающие молнии, не потому, будто они могут сказать: «что?», а потому, что все, как бы одушевленное, повинуется Богу.

Севера, Златоуста и Григория Богослова. Изображая творение неба и земли, заграждения моря, поставление звезд, ниспадение дождя, и прочее, посредством чего управляет нашею жизнью, говорит: «Кто женщин, в другом слабых, умудрил в приготовлении тканей и искусстве делать их разноцветными чрез окрашивание нитей и украшения? Вместе с великим Божественное Писание упоминает о малом и выражает удивление премудрости женщин в приготовлении тканей: "Кто, – говорит, – дал есть женам ткания мудрость, и испещрения хитрость?». Это дело разумного существа, высокого по мудрости и доходящего до небесного. Не случайна эта разнообразная мудрость, польза ее немалая. Не оставлена в небрежении любовь к искусному приготовлению тканей, не отброшена, как излишняя; в ней проявляется Божественная премудрость, ее не стыдится Бог назвать Своею, не иного кого называл обладателем ее и руководителем, а Себя самого.

когда они лежат в берлогах или покоятся под тенью в засаде?

(Уловиши же ли львам ядь, и душы змиев насытиши ли?

убояшася бо на ложах своих и седятъ в дебрех уловляюще)

Для чего говорит об этом? Чтобы показать то, что если Господь имеет такое попечение об этих ненужных животных, не употребляемых для служения вам, то не тем ли более – о вас? Какая, в самом деле, польза от них для человека?

Можешь ли расчислить месяцы беременности их? и знаешь ли время родов их?

Они изгибаются, рождая детей своих, выбрасывая свои ноши;

дети их приходят в силу, растут на поле, уходят и не возвращаются к ним.

(Аще уразумел еси время рождения коз живущих на горах каменных? Усмотрил же ли еси болезнь при рождении еленей?

Изчислил же ли еси месяцы их исполнены рождения их, болезни же их разрешил ли еси?

Вскормил же ли еси детища их вне страха, болезни же их отслеши ли?)

Хорошо сказал: «усмотрил... ли еси»; так как это животное, всегда бегающее и прыгающее, находится в движении, страхе и беспокойстве, «как, – говорит, – оно не выкидывает, а зародыш выходит целым?» Слова: «болезни же их разрешил ли еси» сказаны для большей выразительности: они рождают сами, не нуждаясь в повивании. А слова «вскормил же ли еси детища... без страха« яснее выражает Феодотион, говоря: «Когда дадут детенышей своих, будешь ли спасать их?». В словах «отслеши ли болезни же их», если »болезни« понимать в значении страдания при рождении, то »отслеши« употреблено вместо «прекратишь»: «прекратишь ли, – говорит, – болезни рождения?» А если »болезни« при смысле: «выстраданное при болях рождения и рожденное», то »отслеши" значит: «отошлешь это». Так это понял и Симмах, который перевел: «Что родили, оставляют». Когда вырастят новорожденных, предоставляют им ходить, где угодно. Такую мысль выражает и следующий стих.

«Кто, – говорит, – это установил, кто положил законы природы?» Так как законы постоянны и не терпят повреждения, животное остается сильным и неукротимым; хотя бы делал ты множество усилий, не подчинишь его своей власти.

Переводит речь к полезнейшим животным, упоминая о ручном коне, и многое говорит об этом животном: как он горд, смел, как полезен для войны, как годен для спасения человека. Видишь, что и он, и осел горд, но один подвластен человеку, а другой – нет.

«Слышит, – говорит, – трубу, знает этот знак войны и издали издает воинский звук».

Смотри, как в немногом говорит о многом. Но почему не упомянул о воле, ни об овцах, ни об одном из прочих таких животных, а только о неполезных и кажущихся существующими напрасно? Этим показывает, что если в таких видны премудрость и промышление, то тем более в тех.

«Что предмет Моих попечений – люди, это видно из вопросов о годичных и суточных переменах, о небесных явлениях и промышлении о животных. А почему подверг тебя такому искушению, ныне ты услышал, что именно причиною оставления служит обнаружение твоей добродетели, чтобы ты дал доказательство ее. Здесь же знай, что Я не враждуя попустил нанести тебе удар, потому что какая у тебя сила, чтобы Я вступил в борьбу с тобою? Разве у тебя мышца соответствует мышце Господа? Разве ты имеешь равную силу?»

Не просто, для показу, гром и все другое, а для Богопознания. Смотри, как посредством всего этого обнаруживает скромность его природы, и не говорит: «ты скромен», а говорит: «Я велик, и ты не можешь того, что Я».

Возможно, что в этом стихе говорится о чувственных диких зверях, которые часто, по воле Божией, изменяют свою природу – ведь удивительно, что дикий зверь не кровожаден, а питается пищей вола. Так как это необычайно, то и спрашивает Иова, может ли он сделать, чтобы звери ели траву, а не мясо. Потом говорит о двух из них, один из которых живет на суше, другой – в воде, в море. Не безызвестно нам, что многие разумеют в этих словах диавола, понимая в иносказательном смысле. Однако нужно наперед заботиться об истории, а когда можно принести пользу слушателю и иносказательным объяснением, то не следует пренебрегать и им.

Размер его тела таков, что может быть достаточным для целого народа. Говорит, однако, об этом, не как об имеющем быть. Упомянуто о финикиянах по причине занятия их торговлей.

Это раскаяние во всем прежнем. Не избавившись от искушения говорит это, а, находясь в бедствиях, воспевает песнь. «Ни во что, – говорит, – я ставлю себя, приношу раскаяние в прежнем, я был не недостоин этого». Что же Бог? поскольку он осудил себя, то Бог оправдал его. Смотри на святых мужей, как они, удостаиваясь высшего, приобретают большее смирение. Так и Авраам, когда видел Господа, сказал: «я прах и пепел»(Быт 18:27).

Не повелел бы этого, если бы был закон. Он сам (Иов) делается священником, когда те приводят жертвы, и смотри: приносил за детей, приносит за друзей. Видишь, как, показывая его незлопамятность, делает их свидетелями добродетели этого мужа. Показывает и тяжесть греха чрез (назначение) большого количества приносимого в жертву, потому что стольких жертвенных животных не нужно было бы, если бы не были велики грехи, которые имели быть отпущены. Показывает, что и жертва не была достаточною. «Ибо только лице его Я приму, дабы не отвергнуть вас» «Аще бо не его ради, – говорит, – не отпустил бы вам греха» – из чего видно, что и их простил.

Бог попустил диаволу показать всю его силу; и когда он выпустил все стрелы и не осталось никакого способа для нападения, тогда вывел борца с места состязания, чтобы победа была ясною и несомненною.

Когда сиял этот праведник, иудеи были еще в Египте; который имели потом покинуть, так что, если бы хотели, нашли бы немалый остаток от костра благочестия, потому что неестественно было ему от них скрыться. Ведь если и в настоящее время показываются его останки, то тем более показывались тогда, когда свежи были события и многое из совершившегося могли знать все, жившие в Аравии.

Каждый же из читающих, взирая на этого славного борца, как на первообраз, пусть подражает мужеству, поревнует терпению, чтобы, идя тем же путем и отражая мужественно все нападения диавола, мог достигнуть благ, обещанных любящим Бога, чтобы страдания этого блаженного сделались врачевством в наших бедах, чтобы постигшая его свирепая буря послужила к нашему спасению в несчастиях. При всем случающемся с нами будем думать об этом святом, и, окидывая взором совокупность бедствий во вселенной, сохраним твердость духа при том, что выпадает на нашу долю, и как к чадолюбивой матери, всюду простирающей руки, встречающей и принимающей пораженных страхом детей, будем всегда прибегать к этой книге; и хотя постигли бы нас самые тяжкие и продолжительные бедствия, мы, получив из нее совершенно достаточное утешение, избавимся от них благодатью Христа, истинного Бога, с Которым Отцу слава со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.